Поскольку дело происходило в нейтральной Швейцарии, а не в нацистской Германии, молодого стрелка не истребили сразу же физически, а дали ему большой тюремный срок. А в Шверине, на родине Густлоффа, по указанию самых высоких инстанций, готовили церемонию прощания с покойным, чтобы «навечно осталась в памяти народа». Тут собрались и марширующие колонны штурмовиков, и люди в партийной форме с венками, и просто зеваки. Состоялось факельное шествие. А потом под грохот барабанов церемониальным маршем прошли отряды вермахта.

Мало приметный партийный деятель Вильгельм Густлофф после смерти превратился в фигуру таких масштабов, что «некоторые из ораторов испытывали явные трудности с подбором сравнений» и не нашли ничего лучшего как вспомнить «главного великомученика», штурмовика Хорста Весселя, которого прикончили, судя по многочисленной литературе, как сутенера, но затем возвели в ранг главного страдальца за дело партии, народа и фюрера. Песня о Хорсте Весселе стала чем-то вроде партийного гимна.

В Давосе тоже была проведена траурная церемония, хотя и более скромного масштаба, чем в Шверине, но пропагандистская машина рейха, работавшая на полную мощь, использовала все, твердя о «подлом еврейском заговоре» и утверждая, что убийство было результатом происков «мирового сионизма». В Шверине Густлоффу отдали воинские почести, хотя, как уже отмечалось, он в боях Первой мировой не участвовал и «пороха не нюхал». На южном берегу Шверинского озера была замурована урна и на гранитном камне высечена надпись, там образовался целый мемориальный комплекс НСДАП.

В честь Мученика сошедший со стапелей в 1937 году огромный корабль был назван «Вильгельм Густлофф». На это торжество собрался весь Гамбург, где строился корабль.

Сам Гитлер почтил своим присутствием замечательную церемонию. Выступавший Роберт Лей заявил собравшимся, что фюрер приказал ему обеспечить немецкому рабочему «возможность достойно провести свой отпуск»: «Необходимо, чтобы немецкие массы, немецкий рабочий имели достаточно сил, чтобы постичь мои замыслы», – процитировал Лей слова фюрера.

А во время войны пароход стал то ли плавучей казармой, то ли госпиталем, то ли местом для обучения подводников, то ли тем и другим и третьим вместе, а дешевые туристические туры кончились. Следом кончился и рейх.

Между тем в Сети пристально исследуют историю, связанную как с убитым Густлоффом и его убийцей Франкфуртером, так и с трагедией затонувшего лайнера. К этому времени Конрад – уже взрослый юноша, рассудительный и холодный. Пауль, обнаружив в Интернете злополучный сайт, начинает внимательно его изучать. Сначала он считает, что это результат интеллектуальных усилий какого-то действительно существующего «соратничества». Но постепенно у него созревает убеждение, что сайт делается одиночкой. У того одиночки, горячего сторонника Густлоффа, появляется оппонент, и между ними разгораются горячие споры. Этот диспут «разыгрывался как бы между двумя сценическими ролями, при этом один из спорщиков выступал от имени Вильгельма, убиенного ландесгруппенляйтера, а другой называл себя Давидом» в честь юноши, убившего Густлоффа.

Если один выступал в качестве яростного пропагандиста рейха и политики фюрера, напоминая о важности «сохранения арийской расы и чистоты немецкой крови» и обильно цитируя сочинение Гитлера «Майн Кампф», то его оппонент, именующий себя Давидом (в память о Давиде Франкфуртере), приводил контраргументы, свидетельствующие о том, какими методами действовали нацисты и как беспощадно они уничтожали всех, кто не соответствовал «подлинно арийскому духу».

Показ голливудского фильма «Титаник» немедленно отразился в Интернете на «исполненных ненависти пропагандистских сайтах» правых экстремистов, где раздались требования «отомстить за Вильгельма Густлоффа» – «словно убийство в Давосе произошло не далее чем вчера».

Следом между Вильгельмом и Давидом на уже упомянутом сайте вновь разгорелась полемика. Рассказчика насторожила одна из реплик Вильгельма: «Твои хваленые демократические выборы служат исключительно интересам плутократии и всемирного еврейства». Пауль внезапно осознает, что уже слышал это, притом из уст собственного сына Конрада.

«Мне не удалось избавиться от навязчивой мысли, что здесь действовал не один из вечно вчерашних, вроде моей матери, которые стараются вновь подогреть коричневое варево, живут ностальгией по прошлому и подобно треснутой, заезженной пластинке поют осанну тысячелетнему Рейху, а скорее молодой человек, эдакий интеллигентный скинхед или какой-нибудь закомплексованный гимназист, нашедший отдушину во всемирной Паутине. Меня томила догадка, которую я постоянно гнал от себя: возможно, нет-нет, это был мой собственный сын… Неужели это Конни…».

Итак, рассказчик делает для себя горькое открытие, что неонацистский сайт, на который он обратил внимание, создается никем иным, как его сыном. Ему страшно признаться самому себе, что он недостаточно времени и сил уделял воспитанию подростка, не пытался влиять на его формирование как личности, зато бабушка потрудилась вволю. Всю свою ненависть и злобу она передала внуку.

«Говорят, мы крепки задним умом» – продолжает рассказчик. Теперь он уже знает, что у сына были связи с бритоголовыми, он даже выступил перед съехавшимся из мекленбургских окрестностей «сборищем бритоголовых» и сделал доклад, посвященный «Мученику и великому сыну Шверина». Ему удалось заинтересовать этой темой местных нацистов и даже «организовать эту банду в «Соратничество имени Вильгельма Густлоффа».

Позднее выяснится, что Конрад и его оппонент в Интернете – одногодки, каждому по семнадцать лет; столько же было в момент убийства Густлоффа Давиду Франкфуртеру. Дата их встречи 30 января 1995 года совпадала не только с днем захвата власти нацистами, но и днем рождения самого Густлоффа.

Если Конни отождествлял себя с Вильгельмом Густлоффом, то его оппонент – с Давидом Франкфуртером. Этот виртуальный Давид, в ответ на приглашение Конни, покинул далекий город Карлсруэ, где жил с родителями, и прибыл в Шверин. Парни встретились, прогулялись по городу. Давид Штремплин рассказал о своих родителях: физике-атомщике и учительнице музыки. Потом они оказались возле бывшего Мемориала.

Давид плюнул на замшелый фундамент. Конни вытащил из кармана куртки пистолет и выстрелил четыре раза. Давид упал. Конни было очень важно убедиться, что он попал столько же раз, сколько в свое время убийца Густлоффа. Потом он направился в соседний полицейский участок и добровольно сдался со словами: «Я стрелял, потому что являюсь немцем».

На суде, признавшись в убийстве, он ни в чем не намерен раскаиваться. («Я сделал лишь то, что должен был сделать!»)

Однако на процессе выясняется, что погибший вовсе не был евреем: его отец, господин Штремплин, родился в семье вюртембергского пастора, а мать принадлежала к старому роду баденских крестьян. Это сообщение вызвало еще большее раздражение Туллы, которая назвала убитого «лжецом и мошенником», потому что он выдавал себя за еврея, а оказался немцем.

Нет повести печальнее на свете… На сей раз это не о шекспировских, а о грассовских героях.

В 1999 году вышла книга Грасса «Мое столетие». Собранные воедино литературные фрагменты – это в совокупности и есть грассовское подведение итогов ХХ века, хроника утекшего времени, оставившего такой разнообразный, многоликий, но прежде всего трагический след в мировой истории. Именно за эту хронику, которая в художественном плане является ничем иным как романом, Грасс получил Нобелевскую премию.