В 1933 г., когда Сталин заявил, что в каждом крестьянском хозяйстве должна быть корова (отчасти — чтобы задобрить колхозниц, отчасти — чтобы замаскировать голод), он признал наличие оппозиции коллективизации среди крестьянских женщин, отметив: «Конечно, у Советской власти было в недавнем прошлом маленькое недоразумение с колхозницами. Дело шло о корове»{858}. Подобные «дела о корове» в огромных количествах возникали по всей стране в конце 1920-х и начале 1930-х гг., выходя далеко за рамки «маленького недоразумения».

В докладе ЦК второй половины 1929 г. отмечается, что женщины оказывали самую широкую поддержку «кулацким восстаниям»{859}. В секретных справочных документах о коллективизации, поступавших Сталину, Молотову и другим вождям зимой 1930 г., сообщалось: «Во всех кулацких выступлениях обращает на себя внимание чрезвычайная активность женщин — обстоятельство, достаточно серьезное, чтобы не привлечь к себе внимание»{860}. К схожим выводам пришли и в регионах. На Северном Кавказе, где женщин сочли зачинщицами сопротивления{861}, крайком партии выпустил 18 февраля 1930 г. циркулярное письмо о перегибах коллективизации, в котором говорилось, что в центре масштабных и угрожающих волнений в селах стоят женщины{862}. В постановлении Средневолжского крайкома партии от 11 марта 1930 г. о перегибах в Пензенском округе также отмечалась роль женщин в волнениях и большое количество бабьих бунтов{863}. В 1929 г. в 486 из 1 307 массовых волнений участвовали исключительно женщины, еще в 67 они составляли большинство бунтующих. В 1930 г. женщины были главной силой 3 712 из 13 754 волнений, причем во всех остальных случаях к слабому полу принадлежала если не большая, то значительная часть недовольных{864}.[87] Когда вожди государства собрались на XVI съезд партии в июне-июле 1930 г., докладчики откровенно признали, что женщины играют ключевую роль в беспорядках в колхозах. Л.М. Каганович, член Политбюро и один из ближайших помощников Сталина, заявил: «Мы знаем, что в связи с перегибами в колхозном движении женщины в деревне во многих случаях сыграли наиболее “передовую” роль в настроениях против колхозов»{865}. А.А. Андреев, первый секретарь важного Северокавказского крайкома партии, вторя Кагановичу, назвал женщин «авангардом» протеста против коллективизации{866}.

Коммунистическая партия объясняла «авангардную роль» женщин в выступлениях против коллективизации их низким культурным и политическим уровнем, «неправильным подходом» сельских партийных работников к капризным женщинам и, наконец, деятельностью кулаков и подкулачников, которые используют женские страхи и склонность к истерии. В отличие от реакции на выступления мужчин, которая обычно сводилась к ужесточению репрессий, ответ на женский протест был иным. Хотя находилось место и репрессивным действиям, партия подчеркивала, что к крестьянкам нужен более «правильный» подход. Имелось в виду, что необходимо положить конец перегибам — насилию, которое самовольно чинили коллективизаторы. Также подчеркивалась важность политической работы с крестьянками, начиная с первого кризиса хлебозаготовок, когда впервые встала угроза образования женской оппозиции советскому политическому курсу{867}. Такая работа имела две основные цели. Во-первых, партия стремилась сделать женщин «образованными», распространив на них свою идеологическую агитацию. Во-вторых, она предприняла попытку привлечь большее число крестьянок к активному участию в политической и административной жизни деревни посредством участия женщин-делегатов в съездах и советских выборах, в работе в сельсоветах, правлениях колхозов и партийных ячейках. За годы коллективизации постепенно были достигнуты некоторые результаты в этом направлении{868}. Акцент, который партия делала на проведение работы с женщинами, был связан с представлениями властей об аполитичности женского протеста, который являлся скорее результатом отсталости, а значит, подлежал излечению политическими методами.

Именно это стало причиной того, что попытки партии воспитать крестьянок оказались в основном неэффективным способом подавления сопротивления коллективизации. Хотя привлечение женщин, особенно молодых, к участию в выборах и их вовлечение в партийную работу и имело несколько более положительный эффект в середине и конце 1930-х гг., эти меры не смогли достичь успеха, а тем более изменить самую суть протеста женщин — как и всех жителей деревни — против коллективной системы хозяйства. Более того, противоречивые требования партии к местным коммунистам — правильно подходить к работе с крестьянками и в то же время неукоснительно следовать ее же жесткому политическому курсу — делали практически невероятным изменение варварских замашек сельского начальства в духе Гражданской войны. Как следствие, партии не удалось ни развеять страхи крестьянских женщин, ни предотвратить волну бабьих бунтов, которая захлестнула деревню.

По мнению властей, главным зачинщиком бабьих бунтов был кулак. «Баба», лишенная политической сознательности и самостоятельности, легко подпадала под влияние кулаков, подкулачников и витавших в деревне кулацких настроений. Как выразился один работник ОГПУ: «Протекает кулацкая противоколхозная агитация среди отсталых женских масс села»{869}. Другой сотрудник ОГПУ отмечал: «Активными участниками выступлений преимущественно являлись женщины, которые действуют под влиянием кулацкой агитации»{870}. Предполагаемые успехи кулаков объяснялись «низкой культурой женщин» и «перегибами» чересчур увлеченных местных должностных лиц{871}. Кроме того, «баба» служила средством достижения контрреволюционных целей: кулак использовал ее, чтобы добраться до мужчин{872}.