Слышу восторженные ахи женщин и девушек, которые чинно выходят на дорожку следом за Вардом. Он должен сейчас провести гостей по извилистым тропкам, где можно полюбоваться искрящимися огоньками, ощутить аромат душистых цветов, особенно насыщенный по ночам. А потом Вард должен всех вывести к пристани, где будет видно дрожащую светом дорожку, которую луна расчерчивает на реке.

Я же как будто случайно замедляюсь и оказываюсь рядом с Августой. По другую руку от меня внезапно появляется нор фон Ляхтен, постоянно поправляющий свои манжеты, словно они ему натирают.

Мы чуть-чуть отстаем ото всех, а потом, ровно в тот момент, когда мы проходим мимо отдаленной беседки, Августа вцепляется в мое запястье клешнями:

— Идем, дорогуша. Пора исправить то, что ты натворила.

Глава 80. О глупости и хитрости

Беседка, увитая плющом и хмелем, которую мы так старательно размещали, сейчас со стороны выглядит как клетка, в которую меня пытаются заманить. Августа наверняка заприметила ее, когда они с Риной гуляли по саду. А теперь она буквально втаскивает меня внутрь, в то время как её пухлые пальцы впиваются в моё запястье.

— Присядь, дорогуша, — её голос сочится фальшивой заботой, но даже в слабом освещении я вижу, не улыбку, оскал на ее лице.

Я послушно опускаюсь на скамью, сложив руки на столик передо мной, как примерная девочка, и смотрю на мачеху. Позади нее фон Ляхтен нервно теребит манжеты, доставая их рукавов какие-то бумаги и даже перо. Как все гениально продуманно-то! Восхищает даже. Лысина нотариуса поблескивает в лунном свете даже через зализанную через всю голову прядь.

Августа достаёт свой веер и начинает активно им размахивать. Её двойной подбородок колышется при каждом движении, а маленькие глазки жадно блестят.

— Давай честно. Ты же понимаешь, милая, что всё это, — она делает широкий жест в сторону особняка, — слишком большая ответственность для такой... неразумной девочки? И лучше передать это все тому, кто действительно сможет верно распорядиться землей и домом.

— Конечно, матушка, — я опускаю глаза, пряча усмешку. — Тут столько работы. И работников найти, чтобы посеять, ухаживать, собрать, переработать. А потом еще и продать… Наверняка вы справились бы намного лучше. И сейчас заботитесь о том, чтобы такая тяжесть не лежала на моих плечах.

— О да, я очень о тебе забочусь, — усмехается она, расправляя складки своего бордового платья и нависая надо мной. — Фон Ляхтен, будьте любезны, документы!

Нотариус суетливо раскладывает бумаги на столике, его руки заметно дрожат, а пенсне чуть не падают с носа.

— Н-нира Адалия должна просто поставить подпись вот здесь... и здесь… — тычет он пальцем в двух местах и вкладывает в мою руку перо.

— Видишь, как всё просто? — воркует Августа, продолжая обмахиваться веером. — Я всегда о тебе заботилась. О твоем здоровье… Как бы ты жила без моих капель? Такая хилая, вечно больная... Я специально подбирала состав, чтобы сделать тебя... такой, какой я хотела тебя видеть.

Конечно, именно безвольной куклой ты меня и хотела видеть. Удобно. А потом потихоньку в капли отраву, и прощай, Адалия.

Превращаю свою усмешку в восторженную улыбку:

— Да, матушка, — киваю я. — Ваши капли просто чудодейственны.

За беседкой слышится тихий шорох, но я продолжаю свой спектакль. Надо чуть быстрее. Пора выводить ее на откровения. Августа, увлечённая своим триумфом, ничего не замечает.

— А знаешь, что самое обидное? — неожиданно рычит она, наклоняясь ко мне и направляя мою руку. От мачехи пахнет приторными духами и злобой. — Ты должна была ведь сдохнуть под этим драконом! Я ведь знала, что мои капли и этот отварчик “для смелости” не смешиваются. Но ты же живучая… Бездна тебя побери.

Краем глаза замечаю небольшое движение за беседкой и еще шорох, но продолжаю играть раскаявшуюся падчерицу:

— Простите, я не специально…

Кажется, я наконец-то получила ответ на вопрос “что случилось с настоящей Адалией”. Конечно, я предполагала, но не хотела думать, что это именно так. Черт. Теперь еще бы понять, в какой момент все это произошло.

От этой новости начинает ныть в груди, а на глаза наворачиваются слезы. Жизнь за жизнь.

— А ведь сдохни ты, я могла бы еще и дополнительную компенсацию от дракона этого стребовать. Но ничего, — она выпрямляется, сдувает со лба прядь, которая выбилась, из-за того, что мачеха слишком активно работала веером. Снаружи уже слышно не просто шорох, а тихие разговоры. Время! — Сейчас всё исправим. Подпишешь бумаги о передаче поместья мне. А потом, — она достаёт из складок платья маленький флакон с мутной жидкостью, — выпьешь вот это. Ты же переволновалась сегодня. Успокоиться надо — а то сердечко твое слабенькое не выдержит.

— Как интересно, — я выпрямляюсь и заглядываю в глаза мачехе. — То есть вы, матушка, даже не отрицаете, что пытались подстроить мою смерть и сейчас… намекаете на то же?

— Какая теперь разница! — фыркает она, раздраженно размахивая веером. — Всё равно никто не услышит! А ты рассказать никому не сможешь, потому что завтра утром уже не проснешься.

И тут дерево по команде Ранны скидывает с беседки лозы плюща и хмеля, открывая нас… гостям. Да-да. Прогулочная тропка, по которой гостей вел Вард, проложена от сада вдоль берега и выходит аккурат к этой беседке.

Мачеха поднимает глаза и… не издает ни звука из своего удивленно открытого рта. Впрочем, гости тоже сначала молча смотрят на Августу, а потом по толпе пробегает тихий гул, становящийся все громче. “Как так можно?” “Какая жестокость!” “Кто бы мог подумать?!”

Все. Всё. Слышали.

— Но мой… веер? — растерянно бормочет мачеха.

— Ваш веер? — Вард достает из камзола точную копию того веера, что в руках Августы. А если быть честным, то оригинал, конечно. — Боюсь, он потерял свои магические свойства после того, как упал. Стоило проверить его работу...

Лицо Августы идёт красными пятнами, как перезрелый помидор. Флакон с ядом выскальзывает из её трясущихся рук и катится по деревянному полу беседки.

— Но... как... это невозможно! Это все ты, змея!

— Всё возможно, матушка, — я поднимаюсь со скамьи. — И все присутствующие слышали ваше признание. И да, кстати, это не моя подпись…

Я протягиваю Августе листок, на котором я нарисовала… м… неприличный жест. Потому что приличных мыслей у меня по поводу поведения мачехи