заставить короля двинуться следом и дать своё согласие на штурм! Просто дойдём до Сен-Дени, осадим Париж и войдём в него победителями, как входили везде и всегда все те месяцы, что ты с нами! Победителями, Жанна! Разве есть в этом, хоть капля предательства?!..

Он ещё что-то говорил, а Жанна слушала, боясь вдохнуть. Она противилась тому волнению, которое вызвала в ней близость герцога. Но, когда Алансон схватил её за плечи, чтобы слегка встряхнуть, а ей показалось, что он хочет привлечь её к себе, девушка отчаянно затрясла головой и зашептала:

– Нет, нет…

– Но почему? – по-своему истолковал её отказ герцог. – Ты же видишь, как король нерешителен. Мы сделаем за него только первый шаг, и ему придётся сделать второй. Не волнуйся, Бурбон, как командующий, сумеет быть убедительным. Главное, действовать стремительно, без проволочек. И действовать, Жанна, действовать! Ты же видишь, что происходит с армией. Ещё месяц-два, и всё, что было собрано в кулак одним твоим именем, рассыплется в труху! Не сегодня, так завтра, добровольцы, примкнувшие к нам, соберут свои пожитки и пойдут по домам, заниматься хозяйством. Филипп верно рассчитал – к Рождеству он сам, без помощи Бэдфорда, сможет разбить нас одним щелчком! И получится, что вся твоя высокая миссия увенчается одной лишь короной на голове Шарля, но для нас, для Франции всё останется таким же, как прежде…

Алансон, наконец, выпустил Жанну, и она отступила на шаг.

То, что герцог предлагал, доходило до неё, сначала, как откровенная крамола, но затем – как единственный разумный шаг. И, постепенно приходя в себя, сквозь волнение, сквозь вину и обиду, она снова ощутила ту уверенность, с которой ехала к дофину в Шинон, а затем – к армии, в Орлеан.

Да, Париж следовало брать немедленно, пока Бэдфорд в Нормандии, а герцог Бургундский не успел окончательно укрепить город. Уж и так доходили слухи, что в конце июля туда прибыл большой отряд стрелков кардинала Вандомского31, значительно превышающий по численности пикардийцев самого Филиппа. Хотя, по другим слухам братские отношения между кардиналом и Бэдфордом давно оставляют желать лучшего, и кардинал своих людей ещё может отозвать на войну с гуситами, что он, возможно и сделает, когда узнает, что Дева повела свои войска на штурм… Да и само войско следовало встряхнуть – тут Алансон тоже прав! А главное, он с ней! И по-прежнему ей верит, несмотря на позор под Монтепилуа.

– Так, что ты ответишь, Жанна?

Ох, как убедительны эти глаза! Как уверен бархатный голос! Разве может он призывать к предательству? Нет. Её Алансон принёс ей спасение… Ей и Франции. И ради него, ради Клод, которой после победы никто уже не посмеет навредить, она сейчас даст тот ответ, которого от неё и ждут.

Жанна подняла голову.

– Что отвечу? Только одно – кто любит меня, за мной! Вернее, теперь уже за нами, мой прекрасный герцог.

* * *

В ночь на 23 августа Шарлю почти не спалось. Что-то дёргало в правом виске, и тупо ныл затылок. Но к утру боли затихли, уступая место сну, в который уставший и раздражённый король готов был погрузиться с полным удовольствием.

Как вдруг, откуда ни возьмись, эти непонятные беготня и крики под самыми окнами, так неприятно, и так грубо, словно пощечина, выдернувшие его из блаженного забытья.

Разлепив веки, Шарль кликнул своего мажордома и велел узнать, в чём дело. Но, когда мажордом вернулся и сообщил о том, что узнал, сон слетел с короля так же стремительно, как и сброшенное одеяло.

В одном халате, накинутом на ночную сорочку, Шарль перебежал по крытой галерее в башню, из окна которой хорошо была видна почти половина его армии, движущаяся в сторону Парижа под развёрнутыми знамёнами, с бомбардами и целым обозом телег. Посерев, и без того белым от бешенства лицом, глазами яростно-безумными король рассмотрел все знамена над отрядом, и грязное ругательство полетело в спины уезжающим. А ещё через мгновение придворные, которые дежурили возле его покоев и прибежали следом на башню, увидели, как помазанник Божий колотит в стену сжатым кулаком, оставляя на ней кровавые следы.

– Мерзавцы, твари! Твари! Я никому не позволю… Никому!!!

Внезапно приступ ярости оборвался. Шарль затих, обмяк и медленно сполз по стене на пол, где и остался сидеть, обхватив голову руками. Придворные испуганно переглядывались. Никто не знал, что делать, пока на галерее не показался господин де Ла Тремуй. Одной рукой он на ходу застёгивал ворот своего камзола, а на другой, отведённой чуть назад, слуга, семенивший следом, завязывал тесёмки рукава.

– Ваше величество, если прикажете, я немедленно пошлю за ними погоню! – сразу заявил Ла Тремуй, демонстрируя полную осведомлённость о происшедшем. – Мои люди уже вооружены, полностью готовы и ждут только вашего слова…

Шарль поднял голову. Теперь его лицо было красным от гнева и приближающегося нового припадка.

– Вы с ума сошли, что ли?! – заорал он. – Какие люди?!!! К чему готовы?! КАК они собираются остановить это войско?! Маршалов, лучших командиров, одного из первых герцогов и эту вашу героиню, с которой все так носились, что теперь она смеет отвечать нам оскорблением?!!! Да ваши люди попросту примкнут к ним! А завтра и остальное войско двинется следом!

Вскочив на ноги, король бросился на присутствующих, расталкивая их и бормоча:

– Бурбон! Где Бурбон? Где мой командующий?! Пусть велит армии стоять на месте… Я сам её поведу. Но не сегодня! И не завтра тоже! Я дам им понять… и не позволю…

Последним он оттолкнул мажордома, осмотрелся совершенно дикими глазами и снова утих так же внезапно, как и вспылил. А потом побрёл по галерее, босой, путаясь ногами в длинной сорочке, кое-где прорвавшейся и грязной. Мажордом поспешил следом, делая знаки разинувшим рот пажам, чтобы не зевали и шли готовить королю воду для умывания. И тут вдруг Шарль ещё раз всех удивил. Резко остановился, распрямил плечи, обернул к Ла Тремую совершенно спокойное, слегка надменное лицо, и ровным голосом приказал:

– Отправьте гонца к герцогине Анжуйской. Пусть передаст, чтобы не выезжала из Жьена без моего приказа… Потом найдите графа Менского. Я желаю задать ему несколько вопросов… И принесите мою корону. Я хочу убедиться, что её не увезли.

КРЕПИ

(шаг назад)

Как ни старалась мадам Иоланда подавить в себе это ощущение, а всё же с отъездом Танги дю Шастеля появилась у неё в сердце какая-то ноющая пустота. До самого вечера, пока не вернулся с охоты король, она просидела в