последней надеждой королевства. А у нас здесь за такие речи можно поплатиться головой. Хорошо, что Шарль не забыл прежних заслуг Дю Шастеля и всего лишь принял его отставку. А ведь мог поступить и жёстче.

Мадам Иоланда холодно посмотрела на сына. Она вдруг как-то сразу всё поняла – и почему Шарло так внезапно покинул Реймс, не сказав ей ни слова, и почему сегодня весёлый заботливый король так «случайно» выбрал ей в провожатые Филиппа де Руа…

Обида за Танги, недавнее унижение, одиночество, вдруг прочувствованное по-особому, и это предательство сына, от которого ничего подобного никогда не ожидалось, словно крепкая оплеуха, привели её в чувство.

Герцогиня ласково улыбнулась.

– Ты едешь завтра с королём, Шарло?

– Конечно! Он велел мне всё время быть рядом.

– Тогда, ступай. Перед походом нужно выспаться. Королю вообще неразумно было ездить сегодня на охоту.

Шарло весело поклонился.

– Охота – удовольствие матушка! А удовольствия, когда они в меру, только придают силы. Шарль сказал, что этот поход будет проще Луарского. Почти, как ваша поездка в Жьен… Господин де Руа, кстати, должен нести сегодня ночное дежурство, но когда я предложил ему замену, он тоже сказал, что предстоящее общение с вами это такое удовольствие, которое снимет любую усталость. Так что, не беспокойтесь…

Когда сын вышел, улыбка на лице мадам Иоланды каменно застыла.

– А я и не беспокоюсь.

Её деятельный ум медленно пробуждался к жизни.

Лёгкий поход… лёгкая жизнь… Алансон больше не командующий, Жанна бездействует, Рене в Лотарингии, Танги в отставке. И её отсылают подальше, сунув в руки Филиппа, словно игрушку надоедливому ребёнку, который отвлечётся и забудет всё на свете…

А разве она уже не забыла?

Танги пытался ей что-то объяснить, и разве она услышала? Только его упрёки… Он тоже всё понял про Филиппа. Но Танги было простительно понять, потому что понял он сердцем… Любящим сердцем. Поэтому надо было простить ему те сомнения, которые он испытывал, и слушать, слушать то дельное, что он мог бы сказать…

«Недостойная любовь…»

Это всё, что теперь у мадам Иоланды оставалось.

Но оставалось ли?

Сегодня Филипп казался таким же, как всегда, в отличие от короля и её сына. Возможно, его просто используют, и тогда она обязана оградить юношу от гнусной интриги. Но могло ведь быть…

«Нет! – одёрнула сама себя герцогиня. – Филипп ничем не заслужил подобных подозрений. Я потеряла голову, и это только моя вина. Но, пока не поздно, его следует предупредить… Объяснить ему, что сейчас не время, и будет лучше, если он останется при Шарло… Нужно вызвать его к себе во время дежурства. Тайно, чтобы никто не увидел. Вызвать и объяснить… Если он поймёт, значит ничего не знал о заговоре против меня…"

"Нет!",– снова одёрнула она себя.

Без «если».

Он просто поймёт…

* * *

Света в тёмной галерее не было. Но в окна светила полная луна, заливавшая серебряным светом окрестности. Горели во дворе факелы ночной стражи, и в конце коридора, за поворотом к помещению, где обычно располагалась охрана, тоже угадывался свет.

Держась рукой за стену, мадам Иоланда двинулась вперед. Если Филипп сегодня дежурит, то она найдёт его как раз там, за поворотом. С ним, конечно, могут быть и стражники, но она скажет что-нибудь… к примеру, что в комнату залетел нетопырь или птица… Главное, чтобы можно было остаться одним и поговорить.

Однако уже на середине пути до слуха герцогини долетел приглушённый женский смех, прерываемый торопливым шепотом.

Мадам Иоланда замерла, гадая, не притащил ли кто-то из стражников свою подружку, чтобы развлечься, и где, в таком случае, она сможет найти сейчас Филиппа? Как вдруг женщина довольно громко вскрикнула:

– Филипп, прекрати!

И снова засмеялась, не обращая внимания на шепот мужчины, явно призывавшего её говорить тише.

Не позволяя себе поверить, мадам Иоланда прошла до поворота. Остановилась там, где сумрак коридора ещё мог её укрыть. И хотя видеть того, что происходит в освещённой части, она не могла, голоса слышала отчетливо.

– Чего ты всё время боишься? – капризно шептала женщина. – Герцогиня давно спит, а стражники не посмеют вернуться после того, КАК ты велел им уйти…

– Она может проснуться, – шепнул в ответ мужчина, и сердце мадам Иоланды словно остановилось.

Она понимала, что должна немедленно уйти. Уйти, чтобы разбудить своих фрейлин и велеть им собираться. А потом уехать, не прощаясь ни с кем, и, конечно же, без Филиппа!

Но яд подобных внезапных открытий настолько силён, что парализует и волю, и здравый смысл. Вкусивший этой отравы себе уже не принадлежит. Во всяком случае, в те первые мгновения, когда смертельно раненная иллюзия ещё борется с напирающей реальностью. Она ещё не чувствует боли и, надеясь на спасение, получает удар за ударом, пока не умрёт окончательно…

– Ты любишь её? – кокетливо спросил голос.

– О ком ты?

– Сам знаешь.

– Я люблю только тебя.

– А если она спросит, ты так же ответишь?

Тихий смех и звук поцелуя.

– Она не спросит.

– А я тебе не верю. Сегодня Одетта сказала, что ты и ей улыбался…

– Я всему свету готов улыбаться, когда ты рядом. А ты как раз стояла за её спиной.

Снова поцелуй, возня и шорох одежды…

– … Я завтра уезжаю, ты знаешь?

– Знаю.

– Хочешь, поедем вместе?

– Как так?

– Мне ничего не стоит попросить герцогиню.

– Ха-ха-ха!

– Она не откажет, не смейся. Она ни в чём мне не отказывает, поверь.

– Верю. Особенно, если её ты целуешь так же.

– Перестань. У нас ничего не было. Её светлость можно безмерно уважать, но любить… Я в Луи Анжуйские не гожусь.

– А если она прикажет?

Снова шорох одежды, только теперь мужчина, похоже, отстранился.

– Я третий сын… Мне либо служить кому-то, либо принимать сан…

– Фу, милый, священником ты будешь очень скучным…

– Я не шучу. Милость герцогини это удача, которая выпадает раз в жизни, да и то не всем. Если прикажет, сделаю всё… Но она, как мне кажется, многого уже не потребует. Видишь этот перстень? Он подарен просто так, ни за что. И этот тоже. И деньги…

– Врун!

– Ничуть.

– Совсем, совсем ничего?

– Несколько поцелуев работа несложная. За возможность иметь вес при дворе я и большее смогу… Но думать при этом буду только о тебе…

Поцелуи возобновились и прервались только для того, чтобы мужской голос, задыхаясь произнёс: «На, на… вот этот перстень… он твой…». Потом снова зашелестела одежда, и женские подхихикивания сменились тихим стоном.

Мадам Иоланда шагнула вперёд.

В пляшущем свете факела она увидела согнутую спину