– Какие интересные вещи ты рассказываешь! Но мы, по-моему, отвлеклись… Я так понимаю, Стелла, все это смертоубийственное хозяйство мы должны использовать именно тридцатого июля, тебе так не кажется?

– Трудно сказать… – пожала плечами Стелла. – Я не смогу пользоваться этими штуковинами не только тридцатого, но и вообще… Скажи, ты можешь представить меня с кастетом в руке или с пистолетом? Кошмар какой-то…

– Скажи, а кто твой муж?

– Административный работник – раз, депутат городской думы – два. Кокорев, разве ты никогда не слышала?

– Кажется, что-то слышала… Точно, я видела в прошлом году листовки с его именем. Как раз перед выборами. У него светлые волосы и такое… благородное лицо?

– У него не светлые, а совершенно седые волосы. Он приятный мужчина, но помешанный на политике и на своей карьере… И, как ни странно, почти всегда добивается своего…

– Он… полный или худой?

– Плотненький. Я бы даже сказала, слишком. А что? Ты его где-то видела?

– А зовут его случайно не Иваном Петровичем?

– Да… Ты с ним знакома?

И Юля, не понимая, зачем она это делает, неожиданно проговорила:

– Ты вот все мучаешься, называешь своего Ивана Петровича порядочным и благородным человеком, а ведь он меня чуть не изнасиловал совсем недавно… у Лоры…

– У Лоры? У какой?

– Ни у какой, – растерялась Юля, чувствуя, что сделала большую глупость, разрушив, быть может, иллюзию семейного счастья и благополучия, которой жила сидящая перед ней молодая женщина.

– Кажется, я знаю, о ком ты говоришь… Она живет на Большой Горной, в новом доме… Такая красивая полноватая женщина, да?

– Почти…

– И ты видела у нее моего мужа? Но ты-то там как оказалась? Это он тебя туда пригласил?

– Нет, я была у Лоры… как у свидетельницы…

– Старый козел! Я, как дура, работаю, везу на своих плечах целый детский сад, а он тратит деньги на шлюху! Ведь могла бы не работать, между прочим, как это делают жены наших общих друзей. Но я же тогда закисну и превращусь в такую же Лору, принимающую у себя любовников. Это не по мне. Да, подружка, расстроила ты меня…

– Если честно, то я хотела, чтобы ты просто не комплексовала по поводу своих отношений с Боксером или с кем бы то ни было…

– А… в этом плане? Да чего уж там… Может, ты и правильно сделала, что рассказала мне все это… А что там про изнасилование-то? Он тебя, что ли, хотел изнасиловать?

– Это я преувеличила, конечно. Просто он пытался ухаживать за мной и был, честно говоря, почти раздет… Я поняла, что он прекрасно знает эту квартиру и ее хозяйку – впрочем, как и всех остальных мужчин, которые находились там. Он чувствовал себя уверенно, как у себя дома… Так что не переживай и живи, как тебе хочется.

– Легко сказать: живи! А как жить-то, когда нас держат неизвестно для каких целей? Сама же говорила про его любовниц, что их находили застреленными… Одна Рыжова чего стоит… Но за что, за что, я не понимаю, нас-то убивать?

– Снимай кастет. Я спрячу все это вот сюда… – Юля сложила кастеты с пистолетом в большой напольный цветочный горшок с искусственной пальмой и прикрыла все это стопкой иллюстрированных журналов, чтобы в случае необходимости можно было легко их достать. – А теперь давай немножко поплаваем в бассейне. Мы не должны терять форму. А вдруг на тридцатое число намечен побег, а мы к тому времени с тобой растолстеем и не сможем уже двигаться без одышки?

– Побег, – мечтательно произнесла Стелла и шумно вздохнула. – Если бы…

* * *

Крымов ехал в агентство – было что рассказать Щукиной и Игорю.

Вчера, кроме австрийских туфель и предметов женского туалета и косметики, о которых так спокойно рассказал сам Рогозин, Крымов вместе с Корниловым – тот приехал уже ночью – нашел на антресолях коробку с очень странным содержимым. В бутафорской, оклеенной черной бархатной бумагой обувной коробке, предназначенной, очевидно, для фокусов – поскольку она была с двойным дном, – хранились огромные мужские ботинки, черные, дорогие…

– Примерь-ка, – сказал Корнилов, приказывая оробевшему Рогозину надеть ботинки. – Что-то кажется мне, что они не с твоей ноги…

– Они мне великоваты, но других не было, а мне надо было пойти на важную встречу, вот я и купил…

– Где купил и когда?

– А там, в коробке, и чек есть… Кажется, зимой, в центральном универмаге… А что особенного вы нашли в ботинках-то?

– А то, Рогозин, что они набиты газетной бумагой, – ответил за Корнилова Крымов. – Вот и спрашивается: зачем вы их набили бумагой?

– Чтобы хранили форму, – невозмутимо и даже несколько раздраженно ответил Рогозин, пожимая плечами. – И что это вы ко мне придираетесь? У меня что, не может быть любовницы с такой маленькой ножкой? Или я не имею права набивать свои ботинки газетной бумагой? Можете сходить в универмаг и спросить у продавщиц, покупал я у них эти ботинки или нет… Они меня прекрасно знают, еще по фильмам. Я у них тогда, перед Новым годом, перемерил все, что только можно было.

Крымов незаметно от Корнилова вынул из одного ботинка газетный ком и сунул его в карман. Как вор. Сердце его, казалось, бьется, точно колокол – громко и гулко, на всю квартиру… Он почему-то нервничал. А почему – сам не знал.

Крымов посматривал в сторону человека, которого привез Корнилов, – тот аккуратно укладывал крохотные туфельки в целлофановый пакет… Скоро, совсем уже скоро они узнают, те ли это туфли или просто похожие… И если окажется, что те, значит, подружка Рогозина – Вероника Лапина была на месте преступления и, возможно, именно она убила на Сазанке Еванжелисту, в детском саду – Иволгину, а в теплице – Рыжову… Если это так, значит, она имеет прямое отношение и к убийству Захара Оленина! А если и это так, то вполне вероятно, что она замешана и в убийстве Инны Шониной, которая была убита так же, как и Таня Орешина…

От этих мыслей у Крымова голова пошла кругом. Нет, так не бывает, решил он. Вскоре выяснится, что это не те туфли. А как хотелось бы поскорее добраться до убийцы. Ведь, возможно, это он (или она) похитил Юлю Земцову…

– Ничего не слышно? – спросил Крымов у Корнилова, когда они уже выходили из подъезда вместе с Рогозиным, который, озираясь по сторонам, словно в поисках поддержки, брел к машине.

Корнилов, прекрасно понимавший, о ком идет речь, покачал головой:

– Нет, Женя, к сожалению, ничего не слышно. И, слава богу, не видно… Мы прочесали Затон на всякий случай. Причем, как ты, наверно, уже знаешь, во второй раз. Мало ли… Но там ничего нет. Правда, за могилкой, вернее, за тем местом, где сожгли Инну Шонину, действительно, как ты и говорил, кто-то ухаживает.

– Этим сейчас занимается Щукина. Дело в том, что на кладбище за могилой Инны Шониной тоже кто-то ухаживает и кладет такие же цветы, как и возле креста в Затоне. Родственник кладбищенского сторожа утверждает, что это какой-то «затонский мужик», причем немолодой.