Я хотел остановить Александра, но было поздно. Экран погас, наступила полная тишина. Похоже, Александр перестарался и сгоряча уничтожил не только чудовище, но и все вокруг — весь виртуальный мир. Однако явственно чувствовалось, что за погасшим экраном еще что-то происходит. Мальчик дрожал и был напряжен так, словно все еще сжимал в руках оружие и был готов к новым неожиданностям.

Раздался характерный звуковой сигнал, который предупреждал, что сейчас будет сообщена некая важная информация. И действительно, вверху экрана появилась бегущая строка. ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВ…

Чтобы разрядить ситуацию, я собрался было пошутить на этот счет, но тут экран ожил, картинка появилась вновь. Я с изумлением увидел на экране компьютера нашу комнату. Ту самую комнату, в которой мы сейчас и находились. Все было воспроизведено с пугающей точностью. Мебель, стол, на столе включенный компьютер. Более того, за столом сидел мой Александр собственной персоной. Словом, все было абсолютно идентично тому, что и происходило в настоящий момент — перед экраном монитора.

Но было и то, чего в действительности не было. В руках Александр сжимал оружие, словно он вынес его из виртуального сражения, побоища, которое только что закончилось.

Между тем бегущая строка не прерывалась, бесконечно дублируя одно и то же сообщение. Вдруг я услышал знакомый смех. Мой собственный смех. Ужаснее всего было то, что на самом деле я не смеялся. И не думал смеяться. Но смех — внешний, нехороший — продолжал раздаваться.

Сжимая в руках оружие, Александр резко обернулся и увидел рядом меня. Я действительно смеялся. Смех мой был очень неприятным, злым. Сбоку на экране появился цифровой секундомер, который отсчитывал обратное время. Секунды убывали: десять, девять, восемь… Александр поднял оружие и его направил на меня. «Только попробуй! — сказал я, не переставая нехорошо смеяться. — Только попробуй!» Секунды убывали: восемь, семь, шесть, пять… Ничего подобного в жизни не бывало. Александр нахмурился. «Только попробуй! Будешь наказан!» — предупредил я, и лицо у меня тоже было нехорошим, как будто не мое лицо. Никогда в жизни я не наказывал сына. Пять, четыре, три, два… — мгновения таяли. Рядом мелькали буквы бегущей строки. Я понял, что сейчас может произойти что-то непоправимое. «Будешь наказан, наказан, наказан!..» Два, один, ноль… Я схватил мальчика за руку, но Александр успел нажать на спусковой крючок. Изображение бешено дернулось, как будто кто-то рванул стоп-кран…

Ничего не страшного произошло. На экране снова появилась яркая надпись: ВЕЛИКИЙ ПОЛДЕНЬ. Затем картинка застыла, помутнела и сделалась черно-белой. Потом в самом центре экрана появилось странное сообщение:

ПАПОЧКА, ПАПОЧКА… ДОВЕРИЕ ПОД СОМНЕНИЕМ. ВРЕМЕННОЕ ПРЕКРАЩЕНИЕ ПОЛНОМОЧИЙ. ИСКЛЮЧИТЬ ПЛЕБЕЯ. ПРОЙТИ ТЕСТИРОВАНИЕ ПО ВСЕМ ПУНКТАМ. ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.

Пока я соображал, что должны означать эти слова, Александр выключил компьютер.

— Ну вот, я так и знал! — вырвалось у него. — Теперь придется начинать все сначала!

— Разве я тебя когда — нибудь наказывал? — удивленно промолвил я.

Но сын не ответил. Он резко поднялся с места и в сердцах сбросил одним ударом со стола плюшевого Братца Кролика и быстро вышел из комнаты.

Я по-прежнему толком не понимал, что именно произошло, но у меня было такое чувство, словно я ужасно подвел своего сына.

— Дед! — услышал я удаляющийся голос Александра. — Корми! Я есть хочу! Дед! Есть давай!

Прошла всего секунда, а его голос уже звучал равнодушно.

Я рассеянно пялился в погасший экран. Неприятный эпизод, но мне не хотелось придавать ему большого значения. Это просто игра, твердил я себе. Глупая игра. Жаль только, что так и не удалось побывать в Шатровом Дворце. Я вспомнил, как правдоподобно рушились стены, как обваливались громадные плиты, и у меня сжалось сердце, как будто все это было на самом деле. Как будто Шатровый Дворец, а может быть, и вся Москва были уничтожены.

Это просто игра, не правда ли?..

Я чувствовал себя довольно глупо, когда поспешно подошел к окну и, волнуясь, отдергивал портьеру. С сердца словно камень свалился. Я взглянул за реку и увидел на фоне вечернего неба веселые огни и родной силуэт моей прекрасной Москвы. Потом я вспомнил о сообщении, в котором говорилось, что Россия должна возобновить свою работу в Москве — не где-нибудь, а именно в главном зале Шатрового Дворца. Может быть, это тоже ничто — шизофренический бред компьютера?

Я поспешно вышел в прихожую и нагнулся к журнальному столику, на который отец обычно сваливал макулатуру из нашего почтового ящика. Вот они, последние бюллетени из России! Я стал пробегать глазами тексты… Вот то самое! Очередное заседание должно было состояться именно в главном зале… Со странным ощущением чего-то неотвратимого я взял в руку адресованный мне конверт. В него было вложено специальное приглашение почетному гражданину Москвы, то есть мне. Приглашение в Шатровый Дворец, а также просьба сообщить в оргкомитет, соблаговолю ли я, наконец, поучаствовать в работе всемирной России. Я повертел красивую карточку в руках и, усмехнувшись, сунул в карман. Что ж, пожалуй, в самом деле соблаговолю.

Я словно находился в некоей болезненной умственной экзальтации. Можно, конечно, все объяснить вульгарной «гормональной интоксикацией». Иными словами, любовная горячка усугублялась причинами чисто физиологическими. Мы с женой словно подписали негласный мораторий на любые формы любовных утех. Попросту говоря, вовсе перестали вместе спать. Если быть точным, воздержание началось с той самой ночи, когда мне приснился сон об Экзаменаторе и Цифрах. Уклонение от близости было обоюдным, педантичным и стойким. Наташа как будто подверглась особого рода амнезии: напрочь забыла о сексе. Весь ее вид говорил о том, что у нее хватает других проблем. Не до баловства, мол. Она по целым дням пропадала в каких-то общественных комиссиях России, где помогала Маме представлять интересы женского движения, и, забирая после школы Александра, уезжала вместе с ним и с Мамой в Деревню.

Впрочем, наше интимное отчуждение никак нельзя назвать внезапным. Происходило это как-то исподволь, без надрыва. Уж и не припомню, когда из нашего обихода испарились самые простые проявления нежности. Однажды я обратил внимание на тот прискорбный факт, что ни утром, ни вечером у Наташи не возникает желания мимолетного объятия или поцелуя. Более того, она не видела в таком симптоме ничего зловещего. Просто не придавала этому значения. Списала на возраст?.. Строго отмеренным интимным процедурам было отведено ночное время. Как «Спокойной ночи, малыши», как «Отче наш» на сон грядущий. И прежде, конечно, случались периоды воздержаний. С той лишь разницей, что обычно Наташа все-таки спохватывалась, что «так не должно быть», что «физиология» в супружестве не последнее дело, вспоминала о чувстве долга наконец. Или я сам, измученный, восставал против «диеты». В общем, мы оба кое-как сознавали ненормальность ситуации. Меня, в частности, это мучило, и я, как мог, пытался заделывать трещины… Но теперь я радовался, радовался вынужденному воздержанию! В терзаниях и томлении плоти содержался высший смысл. И воздержание было средством его постичь. Теперь, совершенно также, как еще недавно Папа, я видел в этом возможность «очиститься». Накачаться гормонами до такой степени, чтобы узреть и ангелов, и демонов. С каждым днем я со всей определенностью фиксировал, что внутреннее давление этих самых «гормонов» возросло во мне еще на сколько-то там паскалей. Не нужно никуда спешить, не нужно суетиться.