Бойцы перекрикивались по-чешски. Мчались, держа винтовки в обеих руках, оглядываясь по сторонам, слегка подавшись телом вперед, точно ожидали вражеского нападения с любой стороны.

Возле станции лежал полуприкрытый дерюгой мертвец; сапоги торчали в сторону под странным углом. Анне почудилось, будто внутрь нее просунулась рука, стиснула сердце и встряхнула всё тело. От волнения Лутова была не в силах разрыдаться; женщина вцепилась себе в волосы. Чешские солдаты мельтешили подобием толпы. Едва понимая чужое наречие, Анна всё же уяснила, что угнали единственный паровоз. Побежала в самую гущу толчеи — там, дрожа, закутавшись в одеяло, сидел человек, в котором мать узнала машиниста. Какой-то солдат вправлял ногу сидевшего. Тот морщился от боли.

— Вы видели моего сына? — спросила Анна. Скрипнуло, крутанулось колесо. Убитого ею мальчика…

— Ах ты, стерва поганая! — выругался по-русски машинист, глянул и, отвернувшись, добавил что-то на чешском. Остальные бойцы глядели на Лутову неотрывно.

— Мне нет дела до ваших оскорблений, — заявила мать. — Где мой сын?

— Каторжник забрал. Мы все для него — дети. Ишь ты, мальцу хочется поглядеть на работу машиниста! Ну что ж, заходи и дядю приводи! — Машинист сплюнул; по толпе пронесся ропот. Он продолжил: — Твой сорванец с самого начала знал, что каторжник затеял, и ты тоже с ними заодно была! За мальчишку не волнуйся. Как доберется до вас Матула — из обоих ужин для воронья выйдет.

Вдали, на путях, закричал, замахал руками человек. В руке он держал револьвер. Оказалось, Дезорт подзывал легионеров. Побежали по шпалам, с ними Анна, в слезах, под стук в висках, еле различая, где шпалы, где рельсы, содрогаясь от самоотвращения.

Вскоре столкнулись с остальными чехами, побежавшими к вокзалу напрямую, сразу через площадь. Смутный и Бухар установили «максим» так, чтобы пулемет был направлен вдоль рельс. Ганак бродил кругами — широкоплечий, жилистый, руки в карманы, украдкой оглядывая каждого.

Расставив ноги, зажав большие пальцы под ремнем, стоя у рельс, точно на баррикаде, спиной к Анне, лицом к путям, возвышался Матула. Анна подбежала, обогнула капитана, чтобы взглянуть в глаза. И как только получалось, что взор, в котором горел живой ум, оставался безжизненным сам?

Поворот колеса. Анне показалось, будто Матула — часть кары, ниспосланной за предательство сына, за то, что легла с каторжником. Чистый взгляд, лишенный даже успокоительной злобы, презрения или ненависти, свидетельствовавших бы о принадлежности к роду человеческому, казался теперь естественным. И не оттого, что взгляд капитана был чуждым в своей прежней бесчувственности, а потому, что раньше, до грехопадения, Анна не понимала, насколько естественна человечеству бесчеловечность командующего корпусом.

— Где мой сын? — прошептала мать.

— Городская потаскуха спрашивает, где ее сын? — во всеуслышание произнес Матула. Остальные чехи, цыкая друг на друга, замерли, прислушиваясь. — Все тебя бросили! Жид твой, Муц, сбежал, а любовник-каторжник еще и мальчишку увел! Ничего для тебя больше не осталось… вот разве что лейтенант Ганак тебя захочет.

— Но почему вы не отправились в погоню?!

— Далеко от меня не уйти, — заверил Матула. — А пока… придется тебе залог за беглеца внести. Мы условились, что залогом станет твоя жизнь.

— Дурой я была, — произнесла Анна и зарыдала. — Ужасную ошибку совершила! Умоляю, спасите моего сына! — и упала на колени. — Прошу, спасите!

Стоявшие кругом чехи неловко переминались с ноги на ногу.

— Целуй мне сапог, — приказал капитан.

Мгновенно Анна испытала облегчение. Медлить некогда. Сейчас ее допустили на лобное место; казнь может продлиться, но хуже уже не будет. Пальба прекратилась; воцарилась совершенная тишина.

Нагнувшись, Анна прикоснулась губами к надраенному кожаному носку сапога. Он пах войной, зимой, отскобленным дерьмом и грязью. Прижалась к носку ртом. Нелегко, но пусть видит. Чем хуже — тем лучше. Выпрямилась, отерла рот тыльной стороной ладони, встала и заглянула в глаза Матулы. Рот капитана скривился, точно от сдерживаемого хохота, а глядеть ему в глаза было всё равно что обдирать костяшки кулака о шершавый гранит.

— Ну что ж, уведи ее, Ганак, — приказал капитан, но едва подчиненный шагнул вперед, как все увидели силуэт шагающего навстречу человека, показавшегося из зарослей, в которые уходили пути — саженях в двухстах поодаль. Лутова ринулась навстречу, но Ганак ухватил женщину за запястье, а когда Анна, сопротивляясь, попробовала чеха укусить, тот скрутил ей за спиною обе руки, чтоб не вырвалась. Тщедушный с виду, жилистый офицер оказался силен. Мать выкрикнула имя сына.

— Послать солдат, чтобы встретили? — спросил Дезорт.

— Нет, — ответил командующий корпусом.

По рельсам навстречу собравшимся шагал Самарин — весьма проворно для человека, несущего перед собой груз, обернутый в заляпанную кровью, некогда белую рубаху. Женщина выкрикнула имя сына… и снова, и снова. Груз на руках Самарина не шелохнулся. Прочие молчали. Всматривались, пока не разглядели лицо Кирилла со всей отчетливостью, пока не заметили, как поглощен мужчина своим делом.

Ничего иного попросту не существовало. Несмотря на быструю походку, двигался с осторожностью, а потому отравлял Анну надеждой. Вера в благополучный исход обжигала, точно царская водка, и до чего же больно! Вновь выкрикнула имя сына, и дрогнул голос. Теперь уже слышались и шаги Самарина по гравию, и дыхание каторжанина. Когда Кирилла отделяло от Лутовой саженей десять, Анна поняла, что Ганак ее уже не остановит. Вырвалась, едва не споткнувшись, и выхватила мальчика. Почувствовала теплоту тельца. Грех ее отчасти искуплен! Жив, и, может быть, теперь только ей, а не сыну придется страдать? Безостановочно вертелось колесо. Всё вокруг сделалось беззвучным, невидимым. Всматривалась в лицо Алешеньки. Побелевшее, неподвижное, а глаза закрыты, но не было в нем нечистоты и запущенности смерти.

— Алешенька, — прошептала, — Боже мой, миленький, ненаглядный, бедняжечка! — Прижалась щекой к полуоткрытому рту, потом к уху. Еле слышное дуновение из крошечных легких. Дышит! Далеко, еле различимым шумом в глубине сознания, зарождался гнев. Вернулся, ничтожный любовник, принес ничтожной матери уничтоженного сына… А другие где же?!

— В плечо ранило, — пояснил Самарин, — сильная кровопотеря, однако ни жизненно важных органов, ни костей не задело.

Украдкой переводила женщина взгляд с Кирилла на капитана. И понимала, что бежать нужно с сыном, да не знала как.

— Зачем забрал? — спросила. Не желая обидеть Самарина, теперь уже всё равно сделалось, но заметила: мягкость вопроса подействовала точно пощечина; никогда прежде не случалось Лутовой видеть во взгляде Кирилла и тени сомнения.

— Затем, что для будущего мира мой удачный побег важнее, чем жизнь Алеши.

— Так для чего принес сына обратно?

— Из слабости.

Алеша шевельнулся, лежа у матери на руках, и пискнул. Анна прижалась своим лицом к детскому, уткнулась носом в щеку и зашептала: «Храбрец, молодец, красавец…» Сын хныкнул вновь, однако глаз не открыл. Анна подняла взгляд.