В апреле полк погрузили в эшелоны и отправили кружным путем на Волховский фронт, в 59-ю армию. Помнится, сильно бомбили в Бологом: все пути были забиты горящими вагонами. Мы добрались до Малой Вишеры благополучно. Оттуда — марш по весенней распутице до Селищенских казарм на берегу Волхова. По пути следования половина лошадей погибла в болотах. Пришлось на солдатском горбу тащить военную технику, боеприпасы и другое снаряжение. Когда добрались до Селищ, солдаты выглядели как живые скелеты: кормили нас по 3-й категории — в сутки два сухаря да котелок супа, в котором крупина крупину догоняет…

Полк получил приказ: переправиться на левый берег Волхова, прорвать оборону противника у Спасской Полисти и соединиться с окруженной 2-й ударной армией. Ночью переправились в районе совхоза «Красный ударник», и наутро — в бой.

Вооружение у нас тогда было суворовское, и действовали по Суворову: «Пуля — дура, а штык — молодец!» С длинными штыками, с допотопными винтовками мы и вступили в бой против немецких автоматов, против танков и авиации.

Ранним утром 1 мая наш полк начал наступление. «Катюша» дала залп термитными снарядами, и одна из немецких огневых точек заглохла. Мы пошли в атаку. В первые же минуты боя были убиты комбат, начальник штаба батальона и мой командир взвода младший лейтенант Мирошников. Но все же наш полк углубился на 2 км в тыл фашистов. При этом мы захватили продовольственный склад. Он-то и оказался ловушкой — местом гибели моих однополчан. Когда мы, голодные, как волки, набросились на еду, начались бомбежка и артобстрел.

От нашего взвода из 25 человек в живых осталось пятеро: Николай Шелест, Введенский, Алексей Фомин, ездовой Родионов и я…

Когда стемнело, мы отползли на кладбище солдат нашего полка. Комиссар полка — в новой шинели, с тремя полевыми шпалами в петлицах — сидел под сосной. Сосну вывернуло взрывом, и голова комиссара лежала по одну сторону дерева, а туловище — по другую. Повсюду земля была перемешана с кровью. Живые, с оторванными руками и ногами, просят: «Браток, пристрели…» У одного осколком вырвало кишки, перемешало с землей — тоже умоляет прикончить…

На всем прорыве немецкой обороны — 500 м по фронту — был завал трупов и раненых. Санитары пытались выносить раненых, но немцы доставали их с самолетов, которые летали над самой головой весь световой день…

По утрам, когда не было бомбардировки, мы занимали оборону на переднем крае. Ночью стаскивали трупы и делали из них настил, чтобы не лежать в болотной воде. Так прошло 10 суток. О нас вроде забыли: не доставляли ни еду, ни боеприпасы.

На десятый день встал я рано и пошел поглядеть: не остался ли кто из наших в живых? Меня заметили немцы и орут: «Иван, иди кашу кушать!» А стрелять не стреляли — совсем нас не боялись. Мне же в тот момент даже хотелось, чтобы пристрелили: все лучше, чем голодная смерть в болоте.

В одной воронке, выложенной елками, я нашел раненого командира пулеметного взвода младшего лейтенанта Кукуева. Его бил озноб: зубы стучали, как молот по наковальне. Я спросил младшего лейтенанта, сколько осталось в нашем полку живых и кто теперь командир полка. Кукуев — грязный, голодный — отвечал, что осталось всего 58 человек и он за командира…

У нас не было ни снарядов, ни патронов, ни продовольствия, но покинуть передний край мы не могли. За нами, у шоссе Москва — Ленинград, стоял заградотряд. Уход с передовой карался расстрелом. Оставалось два пути: смерть или плен. Никто из наших бойцов не сдался: каждый предпочитал плену смерть.

Младший лейтенант Кукуев разрешил мне сходить в штаб дивизии и доложить командованию о нашем положении. Я добрел до штаба, разыскал начальника связи дивизии майора Малофеева и рассказал об обстановке. А он спрашивает: «Имущество связи сохранили?»

В то время за потерю имущества полагался расстрел: катушка кабеля ценилась дороже человеческой жизни… Ответил, что сохранили. Майор дал команду забрать оставшихся в живых связистов и прибыть в 192-й отдельный батальон связи. Ночью я прополз к своим солдатам и привел их в штаб. Нас зачислили в телефонно-кабельную роту.

Следующей ночью из стрелковых батальонов вышли еще 53 человека — все, что осталось от 261-го полка.

После переформирования полк перебросили в район Мясного Бора — расширять «коридор» для выхода 2-й ударной. На мою долю выпало обеспечивать связь штаба полка.

КП полка располагался в большой воронке от бомбы. Местность здесь — сплошное болото, и дно воронки постоянно заливала вода. Мы вырыли в грязи по бокам воронки ячейки, выстлали их хвоей. Голову из воронки не высунуть: в воздухе постоянно кружили немецкие самолеты, и летчики расстреливали наших бойцов из пулеметов.

После трехсуточных боев в Мясном Бору в полку осталось несколько человек. Ночью поступил приказ командира дивизии: сняться с передовой и прибыть в штаб на переформирование.

30 мая немцы перекрыли «коридор» у Мясного Бора, и 2-я ударная оказалась отрезанной вовсе.

Нашу дивизию пополнили, а фактически сформировали заново, и снова направили на прорыв. С 1 июня мы вновь начали наступать. Каждое утро после небольшой артподготовки шли в атаку. Продвинемся сколько-нибудь к переднему краю немцев, а вечером откатываемся назад… В воздухе постоянно вертелась «карусель» из 27–30 фашистских самолетов, которые пикировали и обстреливали нас из пулеметов. Вдобавок артиллерийский, минометный огонь… Все вокруг горело. Дым, смрад от разложившихся трупов — убирать их было некому… Наш передний край проходил по р. Полисть. Речка шириной 10–12 м была забита трупами. Полковника Грецкого ранило, командование полком принял старший лейтенант.

16-17 июня в дивизию прибыло высокое начальство: К. Е. Ворошилов, М. С. Хозин, К. А. Мерецков. Они побывали на переднем крае. Ворошилов спрашивал, почему мы топчемся на месте: за 15 дней, мол, не продвинулись и на 3 км. Мы почти ежедневно получали, пополнение и каждое утро атаковали, но преодолевали не больше 300 м. Из трех полков в дивизии остался один. Комполка строго наказали.

Мы продолжали наступать вдоль Полисти и 23 июня наконец соединились с частями 165-й сд, наступавшими из Теремца-Курляндского. В районе разбитой узкоколейки открылся проход метров в двести, по которому хлынула толпа бойцов 2-й ударной и местных жителей, тоже оказавшихся в окружении. Нам приказали выпускать только больных и раненых. Куда там! Сдержать поток людей было невозможно. Грязные, истощенные, окровавленные, они вырывались из кромешного ада с одной мыслью — пробиться либо умереть. Эти люди были живые трупы, их сразу направляли в госпитали. Голодные, раздетые, на них было страшно смотреть. Они рассказывали, что поели все ремни.

26 июня немцы просочились в наши боевые порядки, началась рукопашная. Кое-кому из окруженцев еще удалось выйти, кто-то погиб на самом выходе, пройдя 3 км этого огненного «коридора»…

Нас оттеснили километров на пятнадцать к югу, в район Замошских болот. Здесь наша дивизия, трижды переформированная за время войны, держала оборону до 14 января 1944 г.

14 января началось генеральное наступление. 2-я сд наступала в районе Подберезье — Тютицы. В деревне Большая Гора находился немецкий автобат, и мы захватили много оружия и автомашин, а в д. Осия — артсклад. Когда мы освобождали эту деревню, то увидели догорающий деревянный дом, а в нем — скрюченные трупы. Стояла вонь от горелого человеческого мяса: немцы сожгли здесь заживо 40 наших военнопленных…