другой бабе завернул. Сразу почуяла. Меня не проведёшь. Чужой бабой пахнуло от него. Всё ему выговорила, в глаза вылепила, что ты, кобелина проклятый, когда горел, что же у тебя в штанах-то ярким пламенем не полыхнуло, а потом посмотрела на наших баб. Да они же высохли без любви-то, в тени превратились. Ведь если подсчитать, всего ничего с войны вернулось мужиков-то, а остальные там остались лежать. А ведь у каждого жёнка была, а некоторые вообще уходили на фронт со своей свадьбы. И остались наши вдовушки недоцелованными, недолюбленными. Вот в чём дело-то, Пантюша! Я ведь понимала наших баб, сама прошла через войну, каждый день видела смерть, и у меня вот здесь всё сжималось, когда смотрела в глаза наших вдовушек, – она кулачком постучала по груди. – И я отпустила Вовку… Отпустила, хотя знала, что никуда от меня не денется. Просто сделала вид, будто ничего не замечаю. И понимаешь, Пантюша, наши бабы стали расцветать. Нет, он не бегал за юбками, не ночевал у других вдовушек, а вот поможет бабам по хозяйству или остановится на улице, скажет одной ласковое слово, другой, третью обнимет, а четвертую просто чмокнет, и они радовались, что рядом с ними настоящий мужик, хоть и войною искалеченный. И ребятёнок есть. Да, так получилось… У Алевтины Глуховцевой родился. Знаешь, она радовалась этому, и я с ней, потому что, если мне Боженька не дал детишек, нужно уметь радоваться за других. Алевтина была одна на всем белом свете, хоть в петлю лезь, а родила ребятёнка – и жить захотелось. Она не претендовала на Вовку, нет. И другие бабы не сманивали. У каждой своя судьба, своя беда и свои радости в этой жизни. И если мой Вовка чем-то помог нашим бабам, значит, так тому и быть, значит, так и должно было случиться.

И опять надолго замолчала. Сидела, покачивала седой головой, взглядывала на старика, на Пантелея, едва заметно шевелились губы, видать, что-то шептала, а потом опять уставится куда-то поверх голов и молчит, о чём-то думает.

Пантелей тоже молчал. Сидел, посматривая в тёмное небо. Рассыпались мелкие звезды, перекатываются, перемигиваются друг с дружкой, в хороводы выстраиваются. Набежит ветерок. Набросит покрывальце на небо, звёзды сбледнеют, а потом снова загораются, ещё пуще перемигиваются…

– Вот уже и жизнь пролетела, – неожиданно сказала бабка Геля. – Казалось бы, долгая жизнь-то, а оглянись и увидишь, что она всего ничего, не успеешь глазом моргнуть, а жизнюшка промелькнула, и нет её. Вот доскрипим с Володькой, докукуем свой век и всё – отнесут на погост. И радуемся со стариком, хоть на склоне лет у нас появился ты, – старуха погладила по плечу. – Каждый день ждём, что приедешь, навестишь нас. Почаще бывай, Пантюша. Нам ничего не нужно, главное, что приедешь, вот так на крылечке посидишь с нами, как сейчас, поговоришь, и хватит нам, старикам-то. Правда, Володь? – и она обняла мужа за плечи.

Старик привычно растёр обожжённую щеку, поправил искалеченную руку, висевшую плетью, а потом неловко погладил по голове жену.

– Правда, Гелюшка, правда, – засипел он. – Каждый день ждём. Мы не просим многого. Просто приезжай, проведай стариков.

– Приеду, – сказал Пантелей и взглянул в сторону соседнего дома. – Загадывать не стану, но надеюсь, к осени переберусь в деревню. Ищи невесту, мамка, – он впервые так назвал старую Ангелину.

– Неужто Алёшенькину избу сторговал? – всплеснула руками баба Геля, перехватив его взгляд. – Вот, оказывается, кто покупает. И до сей поры молчал, сынок. От нас скрывал, от самых близких. Да мы любую невесту для тебя сосватаем, только покажи, какая глянется. Глядишь, ребятишки появятся. Вот радость-то будет для нас, стариков! Правда, Володь? – она погладила мужа по плечу.

– Правда, но обмыть нужно – это факт, – покосился старик.

– Ты же, чёрт горелый, всё вылакал, что я попрятала, – бабка Геля толкнула мужа.

– А я свой пузырёк достану, – поднялся старик.

– Где взял? – подозрительно взглянула бабка Ангелина. – У тебя же денег не было. У меня упёр и перепрятал, да?

– А я после обеда бабку Аглаю ублажал, – не удержался, съехидничал старик. – Говорит, понравилось. Ещё зазывала на огонёк… – и направился к сараю.

– От, сынок, глянь на него, ну не язва ли? – опять всплеснула руками бабка Геля. – Ублажал, бабник! – и тут же поднялась. – Ладно, Пантюша, айда в избу. Чаёк пошвыркаем с медком – у-у-у, вкусный, а потом на крылечке посидим. Нам есть о чём поговорить…

И бабка Ангелина скрылась в избе.

Пантелей поднялся. Из-под ладони взглянул на соседскую заколоченную избу, о чём-то задумался и стал неторопливо подниматься по ступенькам.

Он приобрел… Нет, наконец-то он возвратился в дом, где его давно дожидаются.

Это была долгая дорога.