В воздух поднимается пар и резкий аромат трав. Я держу чашку обеими руками, чувствуя, как от пара лицо становится влажным. Я закрываю глаза и вдыхаю аромат. Он и вправду успокаивает. А вдруг я на самом деле сплю и все это — лишь нелепый сон? А если так, то я непременно должна проснуться…

— Либби-я, гляди. — Кван протягивает мне книжечку, сшитую вручную, с обложкой из мягкой коричневой замши. На обложке выдавлено готическими буквами со следами позолоты: «ПИЩА НАША». Я открываю книжечку, на землю слетают листки форзаца, и становится видна кожаная изнанка обложки: потертая и выцветшая теперь, она когда-то была пурпурной. Пурпурный цвет напомнил мне картинку из детской Библии: Моисей с диковатым выражением лица, стоящий на валуне на фоне пурпурного неба и протягивающий скрижали с заповедями толпе язычников в тюрбанах.

Я открываю книжку. На левой стороне — послание, нацарапанное неровными буквами: «Вера в Господа освобождает нас от искушений дьявола. Если душа твоя преисполнится Святым Духом, она не может стать еще полней». На другой стороне точно такими же буквами написано: «Уголок Аминь». А чуть пониже каракулями, вперемешку с кляксами и чернильными брызгами нацарапано что-то непонятное: «…Протухшие бобы, гнилой редис, листья опия, марь, пастушья сумка, артемизия, вонючая капуста, сухие семена, стручки, побеги бамбука. Подается холодным или плавающим в зловещей луже касторового масла. Господи, помилуй!» Далее — в том же духе, христианское вдохновение, сопоставляемое с жаждой и избавлением, голодом и насыщением, а в «Уголке Аминь» — список блюд, которые автор явно считал оскорбительными, но вместе с тем небесполезными, как образчик еретического юмора. Саймону это понравится. Он сможет использовать это в статье.

— Слушай, — читаю я Кван, — «…собачьи котлеты, птичье фрикасе, тушеная голотурия,[35]черви и змеи. Угощение для почетных гостей. Дай мне сил, Господи, никогда не быть почетным!»

Я откладываю дневник.

— Интересно, что такое голотурия?

— Нелли.

— Голотурия значит «Нелли»? — уточняю я.

Она смеется и хлопает меня по руке.

— Нет-нет-нет! Мисс Баннер, ее звать Нелли. Но я всегда звать ее «мисс Баннер». Вот почему не запомнить ее имя. Ха! Плохая память! Нелли Баннер, — она тихонько хихикает, покачивая головой.

Я снова хватаю дневник. У меня стучит в висках.

— Когда ты узнала мисс Баннер?

— Точная дата? Дай вспомнить…

— Йи ба лиу си, — вспоминаю я, — умри, потеряв надежду. Год тысяча восемьсот шестьдесят четвертый.

— Да-да. Ты хорошо помнить. Тот год Небесный Повелитель проиграть битва за Великий Мир.

Небесный Повелитель… Эту историю я тоже хорошо запомнила. Но существовал ли на самом деле кто-то по имени Небесный Повелитель? Жаль, что я так плохо знаю историю Китая. Я провожу рукой по мягкой обложке дневника. Почему сейчас таких не делают? Эти книги излучают тепло, их так приятно держать в руках. Я переворачиваю еще одну страницу и читаю: «…откусывать головки спичек Люцифера (мучительно). Глотать листовое золото (нелепо). Глотать хлорид магния (отвратительно). Есть опий (безболезненно). Пить сырую воду (мое дополнение). Далее к вопросу о самоубийствах, мисс Му сообщила мне, что это строго запрещено последователям Тайпинов, если они не жертвуют собой в битве за Господа».

Тайпин. Тай значит «великий». Пин — «мир». Тайпин, Великий Мир. Это произошло — когда? — где-то в середине девятнадцатого века. Меня словно влечет куда-то, и, хотя я пытаюсь сопротивляться, я не в силах этому помешать. Раньше я всегда относилась к рассказам Кван с изрядной долей скептицизма. Но сейчас я смотрю на кляксы на пожелтевшей бумаге, потускневший медальон, съежившуюся перчатку, «ПИЩА НАША». Я слушаю веселую старомодную песенку, осматриваю шкатулку, ища какие-нибудь знаки или дату. И вспоминаю о дневнике. Вот она, на обратной стороне титульного листа: Глад Тайдингз Паблишерс, MDCCCLIX. Римские цифры, черт ее дери! Я перевожу буквы в цифры: 1859. Открываю книгу Байарда Тейлора: Дж. П. Путнэм, 1855. Ну и что это доказывает? Это вовсе не означает, что Кван знала кого-то по имени мисс Баннер во времена революции Тайпинов. Это просто совпадение — рассказ о мисс Баннер, шкатулка, дата в дневнике.

Но несмотря на все мои сомнения и разумные доводы, я не могу упустить из виду одно существенное обстоятельство: Кван никогда не лжет. Что бы она ни говорила, она всегда верит в то, что это правда. Если утверждает, что не видела призрак Саймона, это значит, что он жив. Я ей верю. Я просто не могу не верить ей. Но, с другой стороны, если верить всему, что она говорит, я должна поверить, что у нее глаза Йинь? Что она общается с Большой Ма, что где-то есть пещера с поселениями каменного века? И эта мисс Баннер, Генерал Кейп, Джонсон из-двух-половинок — реальные люди? Что она была Нунуму? И если это правда, то, выходит, истории, которые она мне рассказывала все эти годы… Наверняка она делала это не просто так.

Я знаю зачем. Знала еще с тех пор, когда была ребенком, это правда. Давным-давно я спрятала свои догадки в безопасном месте — так, как она поступила со своей музыкальной шкатулкой. Из чувства вины я выслушивала ее бредни. Все это время я отчаянно цеплялась за свои сомнения, свое здравомыслие. И отказывалась дать ей то, в чем она больше всего нуждалась. Она, бывало, спросит: «Либби-я, ты помнить?» А я непременно покачаю головой, зная, что она ждет от меня ответа: «Да, Кван, конечно, помню. Я была мисс Баннер…»

— Либби-я, — говорит она мне сейчас, — о чем ты думать?

У меня онемели губы.

— Ох. О Саймоне, конечно. Я все думаю, думаю, и чем больше я думаю, тем все хуже и хуже… — отвечаю я.

Кван садится рядом со мной и начинает растирать мои холодные пальцы, и живительное тепло разливается по венам.

— Хочешь, мы поговорить? Поговорить ни о чем, просто поболтать. Ладно? О кино, о книга, о погода — нет-нет, не эта погода, тогда ты опять волноваться. Ладно, поболтать о политика, как я голосовать, как ты голосовать, ты и я поспорить. Тогда ты не думать слишком много… А! Ладно. Ты молчать. Я говорить. А ты только слушать. Так, о чем я буду говорить?.. А, знаю! Я рассказать тебе о мисс Баннер, как она подарить мне музыкальная шкатулка.

Я затаила дыхание.

— Ладно, давай.

Кван переходит на китайский:

— Я расскажу тебе об этом на Мандарине. Так мне будет легче вспомнить. Потому что когда это случилось, я не говорила по-английски. Я тогда и на Мандарине не говорила, только на Хакка и чуть-чуть на диалекте Гуанчжоу. Изъясняясь на Мандарине, я могу думать как китаянка. Если что-то будет непонятно, обязательно спроси меня, я попытаюсь подобрать английское слово. Так, давай посмотрим, с чего мне начать?.. Как ты знаешь, мисс Баннер была непохожа на остальных чужеземцев. Она умела слушать других. Но полагаю, что она иногда путалась. Ты знаешь, как это происходит. Ты веришь в одно, назавтра ты веришь совсем в другое. Ты споришь с другими и сама с собой. Либби-я, ты часто так поступаешь?