Она встала. Это был для них знак, что пора уходить. Когда они дошли до двери, она сказала:

— Я хочу уехать, недели на две. У меня масса неиспользованных отпускных дней. Если журналисты разнюхают обо мне, не желаю находиться здесь, когда это случится. Я этого не вынесу. Я уеду из Лондона, вообще из Англии. И вы меня не остановите.

— Не остановим, — согласился Дэлглиш. — Но мы будем здесь, когда вы вернетесь.

— А если я не вернусь? — В ее голосе слышалось усталое смирение перед неизбежным поражением. Как она сможет жить за границей, будучи столь зависимой от своей работы, от жалованья? Эта квартира, быть может, и утратила для нее свой смысл, но Лондон все равно оставался ее домом, и работа значила для нее больше, чем просто деньги. Молодая женщина не стала бы начальницей, если бы не была умна, трудолюбива и амбициозна. Но Дэлглиш ответил на ее вопрос так, словно принял его всерьез:

— Тогда я вынужден буду приехать к вам.

Уже в машине, пристегивая ремень безопасности, он сказал:

— Интересно, смогли бы вы добиться большего, если бы беседовали с ней наедине? Может быть, она говорила бы свободнее, если бы меня там не было.

— Вероятно, сэр, — не стала спорить Кейт, — но только в том случае, если бы я пообещала сохранить в тайне все, что она мне скажет, а как я могла это сделать?

Массингем, мысленно усмехнулся Дэлглиш, пообещал бы не выдавать ее секретов, а потом без малейших угрызений совести все бы рассказал. В этом заключалось одно из различий между ним и Кейт.

— Да, — сказал он, — вы этого никак не могли бы сделать.

Вернувшись в Скотленд-Ярд, Кейт бросилась в кабинет Массингема и нашла его там в одиночестве, зарывшимся в бумагах. Ей доставило удовольствие прервать его добросовестное, но лишенное энтузиазма изучение протоколов поквартирного обхода страстным отчетом о только что проведенной беседе. Она с трудом сдерживала гнев на обратном пути в Ярд, и теперь ей не терпелось с кем-нибудь схлестнуться, желательно с мужчиной.

— Этот человек — дерьмо! — выпалила она.

— Ну, не знаю. Может, ты немного преувеличиваешь?

— История стара как мир: он наслаждается успехом — она упрятана в эдакое викторианское «любовное гнездышко», чтобы удовлетворять его желания, когда у него выдастся редкий момент, который он соблаговолит потратить на нее. Можно подумать, что мы опять в девятнадцатом веке.

— Но мы не в нем. Это ее выбор. Брось, Кейт! У нее хорошая работа, собственная квартира, приличное жалованье, перспектива карьерного роста и пенсия в конце жизни. Она могла выгнать его в любой момент, стоило лишь захотеть. Он не держал ее силой.

— Физически — может быть.

— Только не начинай старую песню на новый лад: «Мужчине достается удовольствие, а девушке — позор». Во всяком случае, новейшая история свидетельствует против тебя. Ничто не мешало ей порвать с ним. Она могла предъявить ему ультиматум: «Тебе придется выбрать: либо она — либо я».

— Заранее зная, каким будет его выбор?

— Ну да, риск есть. Но ей ведь могло и повезти. У нас все же действительно не девятнадцатый век, и он не Парнелл. Развод не испортил бы ему карьеру, во всяком случае, не сильно и не надолго.

— Но и не помог бы ей.

— Ладно. Возьмем, к примеру, твоего парня, кто он там у тебя? Если бы тебе пришлось выбирать между ним и твоей работой, неужели тебе было бы так уж легко? В следующий раз, когда захочешь кого-то осудить, спроси-ка себя, что бы ты сама предпочла.

Вопрос смутил ее. Вероятно, Массингем то ли знал, то ли догадывался об Алане. Работая в Департаменте уголовного розыска, секрет не сохранишь, а скрытность относительно личной жизни только разжигает любопытство. Но она не ожидала такой проницательности и такой откровенности с его стороны и не была уверена, что ей это нравится.

— Все равно это не заставит меня его уважать.

— А мы не обязаны его уважать. Нас никто не просит уважать его, любить или восхищаться его политическими убеждениями, его галстуками или вкусом по части женщин. Наша работа состоит в том, чтобы поймать его убийцу.

Она села напротив, внезапно ощутив усталость. Сумка соскользнула с ее с плеча на пол. Кейт наблюдала, как он собирал свои бумаги. Ей нравился его кабинет, и наводило на занятные размышления отличие сдержанной мужской ауры этого помещения от комнаты отдела убийств, расположенной в конце коридора. Там атмосфера была густо мужской, как в офицерской кают-компании. Однажды она услышала, как Массингем сказал Дэлглишу с озорным ехидством, которое обижало его подчиненных и заставляло вспомнить его старую кличку Важный Джон: «Не первого класса кают-компания, сэр, вам не кажется?» Подразделение было сформировано для расследования преступлений на море, и обычно в виде благодарности ему дарили фотографию соответствующего корабля в рамке. Фотографии были развешаны аккуратными рядами вдоль стен вместе с портретами начальников полиции стран Содружества, эмблемами, полицейскими значками, приветственными адресами со множеством подписей и даже отдельными снимками, сделанными во время торжественных ужинов. В кабинете Массингема стены были украшены только цветными дагерротипами старинных крикетных матчей, которые, как она подозревала, он позаимствовал из дома. Это ностальгическое воскрешение давно канувших в прошлое летних сезонов — старомодной формы биты, игроки в цилиндрах, знакомые шпили соборов, пронзающие английское небо, затененное игровое поле, дамы в кринолинах под зонтиками — поначалу вызывало некоторый интерес у коллег, но теперь едва ли кто-нибудь вообще замечал эти снимки. Кейт считала, что выбор Массингема демонстрировал компромисс мужского конформизма и индивидуального вкуса. Едва ли он вывесил бы на всеобщее обозрение свои школьные фотографии. Не то чтобы Итон был так уж неприемлем для столичной полиции, но это была не та школа, которой здесь стоило хвастаться.

— Как идет опрос окрестных жителей?

— Как и следовало ожидать: никто ничего не видел и не слышал. Все сидели, приклеившись к телевизорам, или веселились в «Собаке и утке», или играли в бинго. Большой рыбы мы не выудили, но пескари, как обычно, попадаются. Жаль, что нельзя сразу же выбрасывать их обратно в воду. Во всяком случае, контора при деле.

— А водителей такси опрашивали?

— Без толку. Один парень помнит, что высадил средних лет джентльмена в подходящее время ярдах в сорока от церкви. Мы нашли этого пассажира — он навещал свою подругу.

— Что? Любовное гнездышко неподалеку от Харроу-роуд?

— У него были несколько специфические запросы. Помнишь Фатиму?

— Боже милостивый, она все еще работает?

— Еще как! К тому же она оказывала кое-какие услуги Чалки Уайту. Теперь и дама нами не очень довольна, и Чалки тоже.

— А пассажир?

— Этот собирается подать официальную жалобу: вторжение в частную жизнь, покушение на свободу личности — все как обычно. И еще у нас шесть чистосердечных признаний.