— Шесть? Так скоро?

— С четырьмя из этих шести мы встречались и раньше — все заведомо невменяемы. Один взял на себя убийство в знак протеста против политики тори в области иммиграции, другой — потому что Бероун якобы совратил его внучку, третий — потому что ему велел так поступить архангел Гавриил. Все они называют неверное время, все говорят, что убили ножом, а не бритвой, и ни один из них не может предъявить орудие убийства, что неудивительно. Без малейшего намека на оригинальность все трое утверждают, что выбросили его в канал.

— Ты когда-нибудь задумываешься, какой процент нашей работы оказывается действительно эффективным?

— Иногда. И что, ты полагаешь, нам следует по этому поводу предпринять?

— Для начала тратить меньше времени на пескарей.

— Брось, Кейт. Мы не можем позволить себе быть разборчивыми. Во всяком случае, только в строго ограниченных рамках. Это то же, что у врача, который не может сделать здоровым все общество, вылечить весь мир. Он бы сошел с ума, если бы попытался, поэтому лечит только то, что попадается на его пути. Иногда побеждает, иногда проигрывает.

— Но он не тратит все свое время на прижигание бородавок, между тем как рак остается нелеченным.

— Черт возьми, а что он такое, этот проклятый убийца, если не раковая опухоль? В сущности, вероятно, именно расследование убийств, а не обычных преступлений требует особой эффективности. Ты только подумай, чего стоило упрятать за решетку йоркширского потрошителя. Посчитай, во что этот убийца обошелся налогоплательщикам, пока мы его не поймали.

— Если поймали. — И Кейт впервые почувствовала искушение добавить: «И если он вообще существует».

Массингем встал из-за стола.

— Тебе нужно выпить. Я угощаю.

— Ладно, — согласилась Кейт, — спасибо. — Она подняла с пола сумку, и они отправились в столовую для старших офицеров.

Миссис Айрис Миннз жила в муниципальной квартире на третьем этаже многоквартирного дома неподалеку от Портобелло-роуд. Припарковаться где-нибудь поблизости в субботу, в день уличной ярмарки, было немыслимо, поэтому Массингем и Кейт оставили машину возле полицейского участка Ноттинг-Хилл-Гейт и пошли пешком. Субботняя ярмарка, как всегда, представляла собой настоящий карнавал — космополитичное, миролюбивое, хотя и шумное торжество человеческой стадности, любопытства, легковерия и жадности. Она напомнила Кейт первые дни ее патрульной службы. Кейт всегда с удовольствием ходила по запруженным людьми ярмарочным рядам, хотя редко что-либо покупала; ей была чужда распространенная одержимость всякими старинными побрякушками. И она знала, что, несмотря на атмосферу веселого товарищества, ярмарка — не такое безобидное место, каким кажется на первый взгляд. Не все пачки банкнот в разных валютах, переходящие здесь из рук в руки, находят свой путь к налоговым закромам. И торговля не ограничивается безобидными старинными артефактами. Обычное количество беспечных покупателей наверняка лишится здесь своих бумажников и сумочек, прежде чем достигнет конца торговых рядов. Тем не менее не так уж много лондонских ярмарок были столь же смирными, веселыми и добродушными, как эта. И нынешним утром Кейт, по обыкновению, вошла в узкий, пронзительно гомонящий, оживленный торговый ряд в приподнятом настроении.

Айрис Миннз жила в квартире двадцать шесть, корпус два, — в доме, отделенном от главного строения и дороги широким внутренним проездом. Когда они пересекали его под взглядами нескольких пар нарочито безразличных, но очень внимательных глаз, Массингем сказал:

— Говорить буду я.

Кейт почувствовала обычный прилив возмущения, но ничего не ответила.

Встреча была назначена по телефону на половину десятого, и по тому, как стремительно распахнулась дверь, стоило лишь нажать кнопку звонка, можно было догадаться, что миссис Миннз находилась в числе тех, кто наблюдал за их прибытием из-за занавесок. Перед ними стояла невысокая женщина с ладной фигурой и почти квадратным лицом: решительный подбородок, длинный рот, искривившийся в мимолетной улыбке, скорее не приветливой, а выражавшей удовлетворение их своевременным приходом, и темные, почти черные, глаза, окинувшие гостей быстрым оценивающим взглядом, как будто хозяйка хотела убедиться, что они не нанесут ей в дом грязи. Она не поленилась внимательно изучить удостоверение Массингема, и только после этого, отступив в сторону, сделала приглашающий жест рукой и сказала:

— Что ж, вы вовремя. Это делает вам честь. Чай или кофе?

Массингем поспешно отказался и от того, и от другого.

Первым побуждением Кейт было в пику ему сказать, что она с удовольствием выпьет кофе, но она подавила искушение. Беседа предполагалась серьезная, и не следовало рисковать успехом ради уязвленного самолюбия. От миссис Миннз, однако, не ускользнул явный антагонизм между ними. Кейт безошибочно отметила вспышку понимания в черных глазах.

Гостиная, куда их препроводили, была довольно необычной, и оставалось лишь надеяться, что удивление отразилось на лице Кейт не слишком очевидно. Получив от местных властей продолговатый ящик ярдов эдак пятнадцать на десять, с единственным окном и дверью, ведущей на балкон, слишком маленький для чего бы то ни было, кроме как для того, чтобы давать свежий воздух нескольким домашним растениям, миссис Миннз умудрилась устроить здесь маленькую викторианскую гостиную — скудно освещенную, забитую вещами, замкнутую. Обои были темно-оливковые, с рисунком из плюща и лилий, ковер — выцветший, но все еще вполне пригодный для использования вильтон.[29]Почти всю середину комнаты занимал продолговатый стол из полированного красного дерева с резными ножками и сияющей как зеркало столешницей, вокруг которого стояли четыре, тоже резных, стула с высокими спинками. Восьмиугольный столик поменьше был придвинут к стене — на нем красовался фикус в медном горшке; стена вокруг была увешана сентиментальными картинками в кленовых рамках: «Прощание моряка», «Возвращение моряка», ребенок, беспечно тянущийся к цветку через ручеек, — крылатый ангел с лицом благочестивого имбецила охраняет его от неосторожного шага. Перед окном — кованая чугунная подставка для цветов, выкрашенная в белый цвет и заполненная горшками с геранью. На внешней стороне балконной решетки — глиняные горшки с плющом и другими вьющимися растениями, чья разнообразная листва полностью закрывала перила.

Центром комнатной композиции служил телевизор с семнадцатидюймовой диагональю экрана, который казался не таким анахронизмом, каким был, благодаря тому, что позади него стояли зеленые папоротники — их листья завивались вокруг экрана, как живая декоративная рамка. Оконный карниз был уставлен миниатюрными стаканчиками с африканскими фиалками — темно-алыми и розовато-лиловыми в крапинку. Кейт предположила, что это стаканчики из-под йогурта, но убедиться в этом не представлялось возможным, поскольку каждый из них был задрапирован салфеточками, вырезанными из гофрированной бумаги. На полочке с замысловатой резной «спинкой» стояли фарфоровые статуэтки — собачки самых разных размеров и пород, пятнистый олень, полдюжины кошечек в неубедительно грациозных позах, каждая на своей накрахмаленной льняной подстилочке — предположительно, чтобы не поцарапать полированное красное дерево.