Мысли снова перенеслись в лагерь, когда до отъезда оставалось часа три, а у Геры находились обе мои фотопленки. Может, я и оставила все, как есть, но признаться маме, что фотографий не будет, ибо пленки у того мальчика, который меня бросил… Я решительно шла по коридору к комнате, где жил Гера, настраивая себя, что найду его, где бы он ни был, пусть даже с Мариной.

Как только я подняла руку, чтобы постучать, дверь резко открылась сама, это Гера собирался выйти из комнаты в тот же самый момент. От неожиданности мы уставились друг на друга, но во мне пропала всякая решительность, а из его глаз заструилась невероятная нежность… Я никогда не видела столько ее в Гере просто от того, что он на меня смотрит. Но Гера начал вспоминать… Не знаю, что вставало перед его глазами, но по мере того, как мысли возвращались в реальность, его лицо становилась всё холоднее и жестче. Я почти видела стену, которая поднималась и закрывала настоящего Геру, я почти ощущала ее, холодную, каменную и слишком плотную, чтобы за нее пробиться.

— Дай мне, пожалуйста, пленку, — выдавила из себя.

— Ах… да, — Гера ответил, уже полностью придя в себя, развернулся и направился внутрь комнаты.

Странно, но только в этот момент я заметила, что его кровать расположена так же, как и моя. Гера сел на корточки, вытащил из-под кровати сумку, начал искать, я же стояла рядом и думала, что знаю о его настоящих чувствах, но знание это абсолютно бесполезно, ибо то, что Гера чувствует, не меняет его действий.

Он отдал мне пленку, я сказала «спасибо» и направилась обратно по коридору, все еще не в силах понять: если настоящие чувства бесполезны, то тогда ЧТО заменяет НАСТОЯЩЕЕ?

Дальше мы ехали на вокзал, наш отряд и вожатые. Физрука тоже захватили с собой, хоть тот и оказался босиком. Мы стояли в ожидании поезда: Гера с Мариной, я с физруком, а посредине Громов. Смеялись, шутили…

— Целуются… — прокомментировал физрук, взглянув на Геру, который на прощание, якобы в порыве нежности и страсти, целовал Марину. — А мы будем?

— Будем.

Я вздрогнула, когда почувствовала его губы, но физрук не отпустил меня, как Гера, только сжал ещё сильнее. Я возненавидела Геру. Из-за тебя приходится целоваться, с кем не хочу!!!

Я зашла в вагон со стойким ощущением грязи. Меня тошнило на самом деле! Нашла Галю и протянула ей фенечку из темно-синего бисера, которую не снимала всю смену, желая в последний момент для романтики подарить Гере.

— Это тебе! На память! — сказала ей.

— Так она же изначально была моей! — Галя рассмеялась, но взяла.

— Зато так ты будешь помнить меня дольше!

Школа закончена, я сдала экзамены, пережила выпускной и затем, уже в другом городе, поступила в университет. На это ушла половина лета, оставшуюся же часть я то скучала, то боролась с наваждениями, требующими от меня слишком многого, например, писать. Я садилась за роман, но он задавливал своей громадой, я ощущала себя будто перед скалой, которую зачем-то мне поручили поднять, но ни средств, ни инструментов не дали. Я не против, я согласна! Но, описав совсем немного, чувствовала, как силы заканчивались, наваждения уходили, и я жила спокойно несколько дней. Наваждения возвращались вновь, события прошлогодней давности начинали маячить перед глазами, будто происходили вчера, они заслоняли собой реальность, да так, что иногда становилось страшно, не сойду ли с ума.

Если добавить сны, то картина становилась ещё полнее. Например, я увидела Галю во сне, а потом, через некоторые время, получила от нее письмо, сверила даты и… они совпадали моя запись о сне в дневнике и штамп почты. Я понимала, что могу видеть мысли людей во сне, но это же… ни в какие ворота!!!

Во сне приходили многие, часто Гера, Громов, редко остальные, а один раз кто-то, кого никак не могла узнать. Он так и спросил:

— Ты не узнаешь меня?

Я смущенно улыбнулась. Он был высокий, светлые волосы, челка, пробор посредине. Мы шли рядом, но отчего-то около больницы, и очень хотелось с ним целоваться.

Потом поезд, а в нем радиация, авария, шум, паника, я выжила, остальные — не знаю, скорее, всего нет. И через много лет снова вернулась на это место. Остов поезда еще находился там, полуразвалившийся, поросший травой и мелким кустарником, я вошла в какую-то оставшуюся часть от вагона, и вдруг обнаружила того же мальчика. Все эти годы он был там.

Я ждала сентября, начала учебы.

Где-то через неделю после Первого сентября, может, больше, позвонила мама:

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она встревоженно.

— Нормально я себя чувствую. Чего ты спрашиваешь?

— Тётя Тоня звонила… — мама немного запнулась. — У Саши рак, четвертая стадия. Надежды нет.

— Когда? Когда об этом узнали?

— Весной. Саша пошел на флюорографию, до этого всегда отлынивал, после снимка его отправили в онкологию. Опухоль около сердца, она сильно разрослась. Он ничего не чувствовал, только стал покашливать, видимо, опухоль стала давить на легкие. Летом сделали операцию, но пошли метастазы… по всем органам.

Когда я видела его в последний раз? Я стала тщательно вспоминать. В январе. В мае… уже не пустили

— Саша умрет, — продолжала мама. — Болезнь неизлечима. Он лежал в трех клиниках, дальнейшие операции бесполезны. Ему делают химиотерапию, и у него больше нет волос.

Самое странное, сколь печальным ни было известие, оно не особо меня тронуло. Да, я немного поплакала, походила по комнате в темноте, пытаясь осмыслить, представить, понять, отыскала ручку, подаренную Сашей на шестнадцатилетие, заметила, что чернила потекли, впитались в эмаль, отчего ей невозможно больше пользоваться, но и это не тронуло, не испугало. Я думала, что-то отразится в снах, придут какие-то символы, переживания, но на следующее утро сны оказались совершенно обычны, ни тени грусти или чего-то такого, отразившего бы Сашину болезнь. Я погуляла с утра, но на небе ни облачка, пошла на пары, и, оказавшись среди людей в институте, больше не могла навязывать себе грусть. Нет, мне было жалко Сашу, я не хотела, чтобы он умирал.

Приснился он только в октябре, после того, как мама позвонила им. Саша поднял трубку, и, как мама рассказывала, голос у него был бодрый, но скорее потому, что родители не всё говорили ему о его болезни. Во сне я находилась у него в комнате, но почему-то с одной из своих подруг периода класса девятого.

— Как тебе Саша? — спрашивала у нее, волосы у Саши короткие, но все же были.

— От него несет лекарствами, — ответила та, морща нос.

— Ты же знаешь, что с ним!

Потом мы остались с ним наедине, и вдруг снова нахлынуло чувство, что я пришла именно туда, где НУЖНО быть. Я рассматривала его комнату, обстановку и наслаждалась.

— Записать тебе что-нибудь на компакт-диск? — спрашивал Саша, по-старому думая, что я прихожу сюда только по делу, я мотала головой. Мы долго были вместе, а когда пришла пора уходить, вдруг начали целоваться, стоя прямо посреди комнаты. Саша держал меня в объятиях и повторял снова и снова: