Заметив ее, Чикомасов улыбнулся:

– Ты что же, Настенька, жениха приехала себе искать?

– Нет, я за вами, Петр Иванович, приехала… – строго возразила она. – А замуж за вас я вовсе не собираюсь, хотя вы мне когда-то и предлагали.

– Да я же пошутил тогда, дурочка, – смутился Чикомасов, вспомнив некрасивую историю из своей комсомольской молодости, когда он в карты проиграл дружкам торжественную клятву жениться на ненормальной приживалке Беневоленского и не выполнил ее только потому, что, узнав о клятве, священник сурово его отчитал и пригрозил написать жалобу в обком.

Услыхав «дурочка», Настя горько-горько заплакала. Уж сколько она всего передумала об этой встрече! Сколько навоображала об их совместной поездке домой… И вот тебе – получи: «Дурочка»!

И только тогда Чикомасов понял, что всё, что случилось с ним прежде, весь тот духовный переворот, который он пережил той ночью в церкви, все те мытарства и страдания, что достались ему и от властей, и от родной матери, чуть не погубившей собственного сына, принудительно поместив его в психлечебницу, – всё это было не более чем расчесыванием своей гордости в сравнении с тем, что предстояло ему сделать здесь и теперь. Не из жалости сделать, а по сердечной любви… Через месяц они обвенчались. А вскоре умер старый священник, завещав молодым и свой дом, и свой приход…

Как только «нива» остановилась у калитки, из дома высыпала ватага детишек, человек пятнадцать, одетых однообразно, но опрятно.

– Мои! – с нежностью объявил Петр Иванович.

– Неужели всё ваши? – не удержался Половинкин.

Окруженные детьми, они вошли в дом. В прихожей их встретила невысокая, круглая, средних лет женщина с румяным нездоровым лицом и большими серыми глазами навыкате, смотревшими на Джона испуганно и настороженно. Это была хозяйка чикомасовского гнезда матушка Анастасия Ивановна.

– Вечно ты, Петруша, не ко времени являешься! – сварливо набросилась она на супруга, сухо поздоровавшись с Джоном. – Только детки сели ужинать! А ну, саранча, марш за стол!

Саранчу как ветром сдуло.

– Вот тебе и раз! – шутливо возмутился Чикомасов. – Вот тебе и горячий прием едва не погибшего в столице мужа.

– И как это ты, интересно, там погибал? – продолжала ворчать попадья. – Водочки, поди, снова перекушал.

– Настенька… – смущенно пробормотал Петр Иванович, незаметно головой указывая на Джона.

Она подозрительно осмотрела пыльные джинсы и кроссовки Половинкина.

– Кто такой? – бесцеремонно спросила попадья. – Опять студента привез? От него тоже водкой пахнет.

– Что ты, Настюшка! – взмолился Чикомасов. – Какой студент? Это Джон Половинкин, он из Америки приехал!

– Все равно, нечего на меня перегаром дышать!

Но уже через минуту она сменила гнев на милость:

– Проходите в светелку, молодой человек!

А у нас уже есть один гость, – предупредила она. – Тихон Иванович позавчера приехали.

– Радость какая! – воскликнул Чикомасов.

– И еще один гость, вернее – гостья! – хвастливо продолжала попадья. – И не к этому ли молодому человеку она прилетела?

– Прилетела? – спросил Чикомасов.

– Ну да! Лягушка-путешественница!

«Похоже, они оба сумасшедшие», – подумал Джон и робко вошел в зал. За длинным столом вместе с чикомасовскими детьми гордо восседала Ася Чагина.

– Ты что здесь делаешь?! – бросился к ней Половинкин, слишком заметно обнаруживая радость.

– Прифет, американес! – с набитым ртом, из которого сыпались хлебные крошки, сказала Ася. Она помахала ручкой перед лицом, как бы говоря: «Нельзя целоваться – не видишь, я ем!» Перед ней стояла миска алого густого борща, такого аппетитного, что у Джона слюнки потекли.

– Как ты сюда попала?!

Оказалось, что после прощания с Джоном Ася поехала домой, но мать, как и обещала, в квартиру ее не пустила. Она вернулась к Барскому, но не застала его дома. («А если бы застала?» – ревниво подумал Джон.) Тогда она отправилась по вокзалам искать поезд до Малютова – название она запомнила из общего разговора. На Курском вокзале села в электричку и зайцем доехала сюда. По пути контролеры хотели ее высадить, но она ловко прикинулась глухонемой.

– Как ты нашла дом? – все еще удивлялся Половинкин.

– Думаю, это было гораздо проще, чем найти поезд до Малютова, – засмеялся священник. – Долго же мы ехали, Джон… Эта моя вечная болтливость!

Девочка продолжала уплетать огнедышащий борщ, не забывая часто макать хлеб в общую миску с густейшей домашней сметаной. Вообще, вела себя очень непринужденно и отличалась от чикомасовской ребятни только своей вызывающе короткой майкой-топик и шортами с бахромой по краям, сделанными из обрезанных джинсов. На эту майку и шорты, как заметил Джон, взрослые чикомасовские девочки время от времени посматривали с потаенной завистью, а мальчики, что сидели поближе к Асе, косились со слишком подчеркнутым равнодушием.

– Где же отец Тихон? – нетерпеливо спросил Чикомасов.

– В кабинете отдыхают! – шепнула попадья.

– Они уже проснулись! – раздался бодрый высокий голос, и в зал быстро вошел древний старик в парусиновом костюме и шапке-сванке, из-под которой выбивались пепельно-седые кудри. Чикомасов подбежал к нему и пал на колени, сложив ладони лодочкой, точно просил воды ему налить. Старик нежно погладил его по голове и, подняв за плечи, поцеловал в губы. – Бог да пребудет с тобой, Петенька! – сказал он. И без всякого перехода приказал: – Предъявляй американца!

Растроганный Чикомасов взял старца под руку и повел к Джону, но на их пути уже стояла Ася. На ее щеках оставались жирные следы от сметаны.

– А я про вас знаю, – предупредила она отца Тихона, – вы тот юродивый, который был епископом.

– Правильно, – улыбнулся старец.

– А епископ это большая должность? – спросила Ася.

– Как бы тебе объяснить… Юродивый поважнее будет.

– А у меня мать тоже юродивая, – продолжала девочка, – и очень большая дура!

– Не глупее тебя, лягушонок, – возразил отец Тихон, – а кто родителей ругает, тому счастья не будет.

– Значит, мне счастья не будет? – обиделась девочка.

– Тебе будет, лягушонок, – успокоил ее старец. Он мягко отстранил ее и подошел к Джону. – Ну, здравствуй, – просто сказал он, как будто они не виделись пару дней. – Вернулся?

– Вернулся, – так же просто ответил Половинкин.

– Пошли погуляем?

– Погуляем.

– И я с вами! – закричала Ася.

– А ужинать? – встряла попадья.

– Нет, Настенька, – отвечал отец Тихон, – поесть иностранец всегда успеет. Твой борщ и холодный хорош. А ты, Асенька, иди с девочками посуду мыть и заодно расскажи, что в Москве приключилось.