Доктор Аддисон отошла в сторону, а Беверли склонилась над телом и уставилась на указанное Айзенменгером место.

– Да, вижу.

– Но это немыслимо! – Однако возмущение доктора Аддисон было сильно подпорчено неуверенностью, которая прозвучала в ее дрожавшем голосе. – Не может же человек сам сотворить с собой такое! – продолжила она, когда Беверли повернулась к ней. – Для этого надо быть…

– Сумасшедшим? – тихо договорил за нее Айзенменгер. – Я видел, как человек обезглавил себя, привязав веревку к машине, я видел, как другой человек положил голову на рельсы перед приближавшимся поездом. Конечно, они были безумцами. Потому что только безумец станет убивать себя подобным способом.

– Но это самоубийство должно было потребовать времени. Это не был минутный порыв.

– Он двадцать лет раскаивался в том, что сделал со своей семьей, – предположила Беверли. – И в тот вечер, вероятно, его сын окончательно дал ему понять, что возврата назад нет. Майкл накричал на него, Альберт вернулся домой и, судя по состоянию его дома, несколько часов пил не останавливаясь.

– А удары молотком по голове? Их он тоже сам себе нанес?

Айзенменгер кивнул, не обращая внимания на сарказм.

– Ну-ну…

– Конечно, они были болезненными, но вряд ли настолько сильными, чтобы лишить его сознания. – Он снова посмотрел на тело Альберта Блума. – Это было что-то вроде самобичевания, – пробормотал он чуть ли не сочувственно.

Чаша терпения доктора Аддисон была переполнена; она шумно выдохнула и затрясла головой, напоминая разозленную лошадь.

– Я могу сказать только одно: я категорически с этим не согласна. Невозможно себе представить, чтобы этот человек совершил самоубийство. – Сказав это, доктор Аддисон стремительно покинула секционную. Все трое проводили ее взглядами.

– Я потом сам все уберу, – бодро произнес Стивен.

– Ты напишешь отчет для меня? – спросила Беверли, повернувшись к Айзенменгеру.

– Конечно. Спасибо, Стив, – обращаясь к Стивену, промолвил Айзенменгер. – Можешь запаковывать его. – Он снял с себя перчатки и передник. – Прошу прощения.

Айзенменгер зашел в раздевалку, и вскоре оттуда донесся приглушенный звук лившейся из душа воды. Беверли повернулась к Стивену, который запаковывал тело обратно в мешок, вышла из секционной и направилась мимо холодильника к вестибюлю. На ее лице было написано выражение, с трудом поддававшееся дешифровке, – то ли радость, то ли любовное томление.

Доктор Аддисон уже уехала, и вокруг никого не было.

Беверли на цыпочках подошла к дверям мужской раздевалки.

Она протянула руку и прикоснулась к дверной ручке. Звук воды стал еще громче.

Беверли повернула ручку, но дверь оказалась заперта.

Она вздохнула и улыбнулась.

– Ну что ж, в другой раз, Джон. В другой раз.

Джексон сидел за столом и наблюдал за входившими и выходившими. Он видел, как в девять утра пришла Фетр: лицо бледное, взгляд устремлен вперед.

– Привет-привет, – только и успел пробормотать он.

Джексон завтракал, проглядывая вчерашние записи в журнале дежурств и одновременно раскладывая пасьянс на экране компьютера. Для кануна Нового года ночка выдалась тихой – всего одна драка и трое пьяниц. Прибывшая через пятьдесят минут Беверли, как всегда, бросила на него презрительно-безразличный взгляд.

– Без перемен, – тихо пробормотал Джексон.

Минуты через две появился Сорвин. У него тоже был потрепанный и серый вид. И Джексон сделал из этого свой вывод, правильный по существу, хотя и ошибочный в деталях.

– Так-так. Похоже, инспектор Сорвин сбился с пути.

Беверли едва успела снять куртку и сесть за стол, как Сорвин пригласил ее в свой кабинет. Проходя через общую комнату, она совершенно не обратила внимания на убийственный взгляд Фетр.

– Эндрю, – промолвила она, закрывая за собой дверь.

Сорвин посмотрел на нее с несчастным видом.

– Она обо всем знает.

– Кто и о чем знает? – осведомилась Беверли, опускаясь в кресло.

– Салли. Она знает, что мы переспали.

– Ну и что? – выдохнула Беверли.

– Но я люблю ее, – с изумленным видом ответил Сорвин.

Беверли не ответила. Она могла бы поинтересоваться, что он нашел в констебле Фетр, но предпочла промолчать.

– Она так разозлилась, – продолжил Сорвин.

Он ведет себя как подросток.

Однако вывод, который сам собой напрашивался из этого предположения, был невыносим для нее.

Значит, я – всего-навсего проститутка?

– Ничего, она переживет, – произнесла она вслух.

– А если нет?

– Если любит тебя – переживет. – Беверли и сама не верила в то, что говорила, а Сорвин и вовсе смотрел на нее с таким видом, словно она внезапно перешла на иностранный язык. – Как бы то ни было, ты ведь не состоишь с ней в браке? Вы даже не обручены. И она не имеет на тебя никаких прав.

Но Сорвин лишь тряс головой, не глядя на Беверли.

– Я люблю ее.

Об этом можно было подумать и раньше.

Терпение ее иссякло, и она встала.

– Мне пора в морг. Я заехала лишь для того, чтобы забрать нож и молоток. – Беверли направилась к двери, но, перед тем как открыть ее, обернулась: – Жить одним днем неразумно, Эндрю. Чем умнее человек, тем он предусмотрительнее. Возможно, все было бы иначе, если бы ты думал о последствиях своих поступков.

Она вышла из кабинета и с улыбкой уставилась на Фетр.

– Сука, – пробормотал Сорвин, провожая ее взглядом.

Елена сняла с полки один из томов в великолепном кожаном переплете и устроилась в библиотеке, ожидая Терезу. Дождь воспрепятствовал ее намерению поехать с Айзенменгером покататься на лодке по озеру, и она решила присоединиться к Терезе, намеревавшейся отправиться в местную церковь, которую теперь ей предстояло украшать цветами.

К тому же Айзенменгер пребывал в глубокой задумчивости после утреннего посещения морга, а Елена знала, что, пока он не разрешит мучившую его проблему, спутник из него будет никудышный.

Книга оказалась скучной, несмотря на свое прекрасное оформление. Текст принадлежал перу какого-то давно забытого автора XIX века, и, прочитав несколько абзацев, Елена подумала, что его и не надо извлекать из забвения. Затем из-за полуоткрытой двери послышался звук шагов, и Елена опустила книгу на колени. Сначала она решила, что это Айзенменгер, и уже хотела подняться ему навстречу, но потом до нее донесся звук других шагов, несомненно женских.

– Пожалуйста, пропустите меня, – услышала Елена голос Доминик.