сущебытность укреплена им; и то, что тогда, собственно, остается мышлению как истина, становится ὁμοίωσις и правильностью.)

Метафизика начинается нераскрыто-потаенно с началом западного мышления, и все же начинается только с завершением этого начинания у Платона и Аристотеля. Доплатоновская философия – в известном смысле до-метафизическая, а именно таким образом, что она готовит толкование суще-бытности как ἰδέα и тем самым заодно готовит это различение.

(«Метафизика», мыслимая в соответствии с историей пра-бытия, есть последовательность тем развития суще-бытующего в целом, а не «учение».)

Метафизика начинается через посредство восходящего развития бытия как Восходящего Господствования. Но здесь известным образом бытие не различается с суще-бытующим (еще не), бытие как присутствие есть самое наиприсутствующее (ὄντως) и, таким образом, самое суще-бытующее и, стало быть, само оно есть род суще-бытующего или, иначе, это – своего рода «вид» бытия. Род означает здесь «родовое происхождение», причем и в происходящем уже заложена сущность ранее присутствовавшего и сначала присутствовавшего.

Начало и начинание метафизики не совпадают; они совпадают столь же мало, сколь и «завершение» («конец») и итог.

Метафизика начинается только там, где различение бытия как ϰοινόν (суще-бытности) по отношению к суще-бытному как ἕϰαστον становится чередой тем пред-ставления (тем образом, который заранее-загодя и не раздумывая далее подчиняет все поведение суще-бытующему как таковому и «присовокупляет» себя к нему; это начинание устанавливает Сократ-Платон; эта начавшаяся таким образом история метафизики завершается Гегелем, а именно так, что он в то же время переводит это окончание в завершение и полное исполнение; ведь в сущности «абсолютной идеи» заложено то, что она известным образом забирает назад различение «бытия» и суще-бытующего; оно, правда, остается сохраненным, потому что оно как таковое никогда в метафизике никогда не подвергалось вопрошанию и обоснованию и никогда не могло бы подвергнуться, но оно было размытым; в эпоху завершения метафизики (так как все возможности бытийного самоизложения-самоинтерпретации суще-бытности: бытие – и становление и мышление и долженствование (ценность) и кажимость совместно упали, совпав, в Единое Одно «хаоса» («жизни») и в единогласии-единоголосии с ним подтверждали и наполняли составом непрерывающееся присутствие (вечное возвращение того же самого) различение уже не было существенным как череда тем (вместе с истинным миром было покончено и с кажущимся). То, что в начале в силу простого господства удивительного, принадлежащего φύσις’у, еще не нуждалось в том, чтобы быть различенным, уже не надо больше различать в завершении. Хаос Ницше, однако, никогда не мог бы считаться, скажем, обратным обретением φύσις’а – столь же мало, сколько полное завершение начала есть само начало, хотя – и даже потому, что оно принадлежит-относится только к нему. Но теперь вылившаяся, собственно, в череду тем метафизика и ее история между Платоном и Гегелем определяет для истории (Historie) и изложение-интерпретацию доплатоновской и послегегелевской философии. Метафизика видит себя и свою историю в круге зрения череды своих тем и как видоизменение-преобразование их; в противовес чему – с точки зрения истории пра-бытия – начало есть не пред-форма последующего, более позднего, а это резкое, обрывистое обретение окончательной формы начала. То, что сам Ницше понимает свою философию как выворачивание наизнанку платонизма, обосновывает себя исторически (geschichtlich), поскольку только круг зрения метафизики может иметь направляющее и руководящее значение для самоизложения-самоинтерпретации философии. Однако эта самоинтерпретация, произведенная Ницше, не окончательна, поскольку обращение поворот его в конечном итоге вынуждает вывернуться из платонизма и пойти вспять, и тем самым заставляет вернуться к началу метафизики. Поэтому Ницше может быть понят, только исходя из начала метафизики – как ее завершение, и это, скажем, не потому, что он особенно ценил доплатоновскую философию (он брал ее в чисто платонической трактовке: у Гераклита – «становление», у Парменида – «бытие»). Не «гераклитизм» приводит Ницше к историческому существенному отношению к началу, а то мышление, вследствие которого вопрос о «бытии» суще-бытующего растворяется в неограниченном доминировании суще-бытующего в целом как делающий саму себя постоянной и саму себя утверждающей жизни, которая не может быть более обесценена с оглядкой на какую-нибудь «ценность», а может быть только лишь проживаема и животворяща. Но поскольку в мышлении Ницше все основные установки явно выраженной метафизики и ее истории в превращенном виде сходятся воедино и становятся расплывчатыми, возникает сильное искушение «только причислить его «метафизику» к доныне существовавшей – вместо того, чтобы понять, что она есть – и как именно она есть – «конец» в силу того, что в ней формируется без-вопросность «бытия». Это, правда позволяет себя понять – только исходя из преодоления «метафизики» как таковой в целом ее истории, то есть пра-бытийно-исторически.

116. «Отнология» – «Метафизика»

Везде – в различных наших опытах – предпринимаются попытки решить одну-единственную задачу – развернуть бытийный вопрос, а именно: решить бытийный вопрос в то же время и только лишь в совершенно ином смысле – в смысле вы-расспрашивания истины пра-бытия. Тем самым, не только изменяется «тема» и подход, но и прежде всего изменяется сущность человека и истина самого суще-бытующего – и через посредство этого уже заодно вид сказывания и вид полагания основы. Но поскольку, далее, бытийный вопрос с незапамятных времен есть именно вопрос философии – с самого ее первоначала, – и поскольку с тех пор бытийный вопрос исключительно стал вопросом о суще-бытности суще-бытующего, это вопрошание после этого по-школярски обозначается как «онтология» – «метафизика» – и по этой причине так и напрашивается (и даже представляется необходимым) сформулировать совсем иной вопрос, который не просто отодвинет в сторону первый вопрос, но и ляжет в его основу – и есть резон с тем большей решительностью назвать его «онтологией» и «метафизикой». Эта преемственность – передача традиционного названия бытийного вопроса для обозначения совершенно другого рода вы-рас-спрашивания бытия, однако, была чревата – по мере разворачивания этого вопрошания – искажением самого наиподлиннейшего намерения.

Так, в докладе «Что есть метафизика?»[124] на этот вопрос дается ответ посредством ссылки на то, что все-таки представляет собой нечто, совсем иное, чем метафизика – в той мере, в какой она понимается строго исторически (geschichtlich) – как такое вопрошание о бытии суще-бытующего, какое не способно ни придать вопросу об об истине бытия ни новую силу, ни ни сделать его нужным для себя. В докладе «метафизикой» еще называется то, что уже никоим образом больше не есть «метафизика». Проектируемое – набрасываемое полагание и упрочение основы Вот-Тут-бытия как исторической (geschichtlichen) основы просвета пра-бытия вторгается в царство никогда до того не «существовавшего налично», которое никогда до этого не «существовало налично» и которое могло бы быть событовано к какой-то истории только самим пра-бытием – в той мере, в которой оно войдет в его просвет.