— В темных очках вы похожи на Дарси. Сэра Оскара Дарси, прозаика.

Пышногривый гигант с окладистой бородой сидел за соседним столиком и всем своим видом напоминал отставного рокера, утомленного соревнованием скоростей и настигнутого, едва заглох мотор мотоцикла, беспощадным безветрием жизни. Не хватало только стальной цепи на груди: кожаная жилетка, рыжая косынка на седых вьющихся волосах и потертые джинсы наличествовали наряду с ковбойскими сапогами на скошенных каблуках и зеленой футболкой, с которой моргал, ущемленный складкой глубокого чрева, желтый сумрачный череп.

— Без очков сходство и вовсе доходит до неприличия, — ответил Дарси и попробовал улыбнуться.

— Тогда можете их не снимать. Притворимся, что я обознался. Майкл Сэвидж. — Толстяк протянул ему руку.

— Американец, судя по выговору?

— Увы. Но тут меня извиняет призвание: киллер. Если совсем уж начистоту, киллер-филантроп.

— Выходит, тоже писатель?

— Ничуть. Скорее читатель. И ваш почитатель.

— Это угроза?

— Едва ли. К тому же я в отпуске. И потом, с точки зрения ремесла, Европа мало меня занимает. Хорошо бы сначала уладить все дома: я, знаете ли, патриот. Вы позволите?

Не дожидаясь ответа, толстяк пересел за стол Дарси. В кафе стало тесно.

— Третья кружка, — американец указал подбородком на чашу, где искрилось на донышке пиво. — Еще две — и пойду. Красивая трубка. Голландский табак?

Дарси кивнул. Сэвидж хлебнул из бокала опивки и сделал знак кельнеру повторить.

— Не желаете присоединиться?

— Благодарю. После кофе…

— Ах, да. Может, коньяк?.. Жаль. Могли бы с вами чокнуться и пожелать друг другу здоровья. Вы здесь надолго?

— Несколько дней. Два уже миновало.

— Сам я прибыл вчера.

— И уже чешутся руки?

Толстяк рассмеялся:

— Вы мне не верите! Зря: перед самым отъездом сюда я купил себе браунинг.

— Негусто.

— Для начала сойдет. Конечно, лучше бы М-16 или, на худой конец, какой-нибудь древний «максим». Но мечта у меня — огнемет.

— Хорошая штука. Любите барбекю из человечины? Изжога не мучит?

— А вы, мистер, остряк!.. — Сэвидж потрепал его по тыльной стороне ладони. Странно, но прикосновение англичанина не покоробило. Вопреки ожиданиям, от американца пахло не спиртным перегаром, а сдобой, приправленной стружкой ванили. — Хотя и чертовски печальный.

— Простите, это ваше? — Официант держал в руке хлюпенький рюкзачок размером со школьный ранец. По тому, как свалялись в старушечьи щеки кармашки, было видно, что рюкзаку не впервой носить пустоту. Пустота, однако, была чем-то беременна.

— Вот спасибо. Чуть не забыл. Потом бы жалел. В нем как-никак хранятся отрепья моей бесприютной души. — Толстяк запихнул сумку в раствор подлокотника. Душа приняла форму гульфика. — Никогда не знаешь, в какой момент она тебе снова понадобится.

— Не думал, что такие заботы актуальны для вашей профессии.

— Для призвания, сэр. Сказать по правде, лицензию я пока что не получил.

— Конкуренция?

— Еще какая! Большей частью приходится иметь дело с отморозками, прыщавыми извращенцами да отпетыми извергами. У меня же профиль иной: я гуманист.

— Хуже того — филантроп, — напомнил Дарси.

— Вот-вот. Вообще-то я работаю ассистентом библиотекаря в университете Блумингтона, штат Индиана. Не бывали?

— Нет. Но наслышан о тамошнем кампусе. Можно вам позавидовать.

— Да, городок симпатичный, хотя и случается от скуки завыть на луну. Зато работа — грех жаловаться: катаю себе тележку с книгами, а в промежутках почитываю. Зарплаты хватает разве на то, чтобы помнить, как выглядит доллар, но меня это скорее устраивает, чем огорчает: сознавать, что богатство тебе не грозит, в нашем милом отечестве значит удачу, которую, будь моя воля, я предписал бы приравнивать к счастью. Вы меня понимаете?

— Стараюсь.

— Спасибо и на том, — толстяк зевнул. — Что-то меня разморило. Видать, от жары. Вам солнце не жмет?

— Мы под тентом.

— Вы — да. А вот я, как всегда, пополам. Трудно быть тушей. Чувствуешь себя выброшенным на сушу китом. И никто не предложит лизнуть тебе море. Хорошо, что есть пиво. — Он сделал пару глотков, отвалился на спинку стула и вздохнул, издав на выдохе «тпру». Потом предложил: — Кстати, о туше: хотите бесплатный сюжет?

Дарси не возражал.

— Сижу я на прошлой неделе у себя за конторкой, дремлю, вдруг слышу довольное хмыканье. Кошусь на напарницу, Сью Ли Эм, кореянку, из тех, чьи родители в семидесятых бежали из КНДР и, едва сойдя с трапа, заделали дочь в роддоме Сиэтла, потом ждали лет семь, пока шла волокита с грин-картами, но времени зря не теряли: неустанно плодились во славу нашей могучей державы, так что к моменту, когда наконец получили гражданство, их квартирка была под завязку набита целым выводком стопроцентных, щебечущих птичками, американцев. И вот теперь, спустя тридцать лет после первого победоносного вопля на приютившем ее берегу, стоит наша милая Сью над какой-то пхеньянской газетой и тихонько смеется, а лицо ее розовеет лукавыми ямочками. Я и спрашиваю: ты, мол, чего? Поделилась бы радостью. Ну же, не жмоть! Замечаю, смутилась. Отвечает: да так — глупости. Само собой, говорю, ты ж газету читаешь, а не поваренную книгу. Выкладывай, чем тебя развлекли твои дистрофичные братья. Она тут и прысни, завелась пуще прежнего. Меня разбирает вовсю любопытство. Все равно, говорю, не отстану. Ах так? Что ж, сама напросилась: в знак протеста перехожу на китайский язык. И начинаю дурачиться: цяу-мау-дун, жуй-мни-жаба-дао, тьфу-тьфу-гха-гху, вынь-сунь-вонь, Чан-Кайши тебя в чашку, гао-лянь тебя в голень, Дэн-Сяопин тебе дзеном в си-сю и в пи-сю… Короче, довел ее до кондиции. Ей уж дыхания не хватает, чтобы выхохотаться, куда там ржать втихомолку!.. Тут на нее пялиться стали, вот-вот кто-нибудь из синеоких студентов-очкариков побежит за начальством. Она и взмолилась: Бога ради, Майки, перестань, а то нас с работы турнут. Хорошо, соглашаюсь, сюнь-сюнь. Только чтобы без всяких янь-цзы мне в трусы, попрошу слово в слово. Понимаешь, рассказывает, я наткнулась здесь на статью про политику Штатов на Среднем Востоке и в Азии. Очень смешно, говорю. То, что всякий восток давно Средний Запад, — это, подруга, я знаю. Как и то, где находится Азия (коль забыла, н? тебе зеркало, а потом погляди-ка в окно и попробуй представить, что ты не в Сеуле). А вот то, что у США есть политика?.. Ты когда-нибудь видела, кто у нас президент? Не в том дело, перебивает, просто мне показалось забавным, что тут в двух колонках пять раз упомянуто одно и то же… речение: где бы ни поминали вас… в смысле, нас, всюду вас именуют не иначе как «жирными американцами». Вот такие мерзавцы! И как прыснет опять… Угу, говорю, получается, по ту сторону лужи я популярней собаки на ужин. И верно, занятно. У вас, говорю, в смысле — нас, в смысле — их, в смысле — все-таки вас… неплохое кун-фу получается. Пойду-ка приму хара-колу со льдом. В смысле — им, чтобы вам, чтобы нам, чтобы каждому в нас не псяудокаться в очереди, самсунг с нами всеми, ямагочи им в очи, а я — судзуки мне в руки, суши в уши и сони в ладони — пошел. Что ты будешь на ленч? Сэндвич-мяу с гав-гав или просто пиццуцзы с якудзой? Она покраснела. Я же, выпустив пар и набив себе брюхо биг-маком, подумал: это ж надо так всех достать, чтоб в тебе различали лишь сытого борова, готового лезть своим рылом за добавкой в любой огород, даже самый убогий? Нас ненавидят, сэр, и это, конечно, не новость. Новость — то, что нас перебьют. Разумеется, не войной и не бомбами, а посмеиваясь и кусая исподтишка, как слепни ревущего в бешенстве буйвола. Ибо, благословенье Аллаху, мы уязвимы.