— Будем мы еще смотреть на всяких там дикарей и язычников, — вмешался в разговор старик. — Не для нас такие дела, вот что я скажу. Смотри у меня, Симми-Дик, и не помышляй.

— Неподражаемо, — развел руками Ральф, — а что все это такое, если не обычай язычников?

— И никаких не язычников. Обычай хороший и достойный, если хорошо и достойно его исполнять, а мы так и будем.

— А вообще-то, — хмыкнул Саймон Бегг, — я бы не отказался взять с собой под этот вонючий навес какую-нибудь красотку — вроде той модницы, с которой меня сегодня познакомили…

Эрни громко заржал и тут же получил от отца подзатыльник.

— Цыть! Девица — твоя племянница, а ты каков? Тебе, наоборот, заступаться за нее должно.

— Вот-вот, — проворчал Ральф.

Бегг с любопытством взглянул на него.

— Простите, дядя, — извинился он. — Не хотел обидеть. Так просто, подумалось. Что ж, готов сменить тему: когда, например, вы надумаете отдать нам кузницу?

— Никогда. Кажется, уже не раз вам говорено. Ни за что.

— До чего же упрям, собака! — буркнул Бегг, как бы ни к кому не обращаясь.

Дэн, Крис и близнецы исподлобья взглянули на отца.

— Мы-то сами с нашим удовольствием, — сказал Дэн, — ты знаешь, Симми-Дик, но отец и слушать не хочет.

— Послушай, отец, — проникновенно начал Крис, — ведь она все равно останется в семье. Просто мы знаем, что скоро здесь проложат шоссе. Это же золотое дно — автосервис на перекрестке. Компания останется нашей. Я знаю, как обделать все бумаги. И кузница тоже у нас будет. Поначалу Симми-Дик станет вести свои автомобильные дела сам — на своей стороне. Эрни поможет ему. Это же верное дело, слышишь? — Он повернулся к Ральфу: — Ну правда же? Правда?

Прежде чем Ральф успел ответить, Эрни отвлекся от своих упражнений и выпалил:

— Я разрешаю тебе, командир! Давай!

Лицедей уже открыл рот, чтобы обрушить на младшенького поток брани, как вступился Дэн:

— Слушайте, мы, кажется, пришли сюда, чтобы готовиться? Хватит уже — пора начинать. Еще раз последнюю сцену. Зачинай, отец!

Братья вышли на середину. Лицедей, сердито бормоча себе под нос, взял скрипку и заиграл вступление.

Вскоре все увлеклись, и разговор был забыт. Старательно топая ногами, танцоры опять вздымали к потолку клубы пыли.

А за окошком, замотанная в шарфы и занесенная снегом, сидела миссис Бюнц и, с упоением вслушиваясь в музыку, записывала последовательность движений.

Состязание между морозом и снегом всю следующую неделю продолжалось. Обе части Мардиана упоминались в прессе как островки самой холодной погоды в Англии.

Сидя наверху в своей комнате, леди Алиса раздраженно давала приказания жалким остаткам прислуги замка Мардиан: кухарке, горничной, уборщице и старому мужлану-садовнику, у которого имелся сын. За исключением этого юнца, все в доме были весьма преклонного возраста. Пора было начинать приготовления к ночи двадцать второго декабря. Для этого следовало: сварить из сидра пунш, испечь особые праздничные пироги, разгрести снег во дворе, поставить столбы, на которых будут укреплены факелы, а кроме того, сложить большой костер. С самым внимательным видом выслушав свою госпожу, слуги принялись делать все по-своему, словно и не слышали наставлений хозяйки.

Мисс Мардиан только вздыхала — кажется, она считала всю эту суету лишь скучной и нудной обязанностью и тем не менее, как и все в поместье, терпеливо мирилась с ней. В конце концов, с этим обычаем — танцем Пятерых Сыновей, или, как его еще называли, средой Скрещенных Мечей, — было ненамного больше возни, чем с праздником Урожая.

Миссис Бюнц и Камилла Кэмпион все еще жили в гостинице «Лесной смотритель». Иногда Камилла дружелюбно беседовала с немкой в гостиной, да и Трикси была с гостьей вполне любезна. Хозяин гостиницы — по всему, человек покладистый — был рад уже тому, что она у него остановилась, и не требовал больших денег.

Обнаружилось, что автомобиль миссис Бюнц неисправен, а тянуть его на буксире к автостоянке Саймона Бегга, что располагалась в миле от Восточного Мардиана, в Йоуфорде, невозможно из-за непроходимых дорог. По слухам, дела у Саймона шли не слишком хорошо, и в последнее время он вынашивал планы перенести свою станцию в Кузнецову Рощу. Лицедей, однако, даже слышать об этом не хотел.

В конюшне каждый вечер продолжались репетиции. В гостиничных номерах было отлично слышно, как там топают ногами, звенят колокольчиками и зудят на скрипке. Любопытство заставило миссис Бюнц пускаться на хитрости. Сначала она рассеянно бродила по гостиной, потягивала у камина сидр, делала пометки в своем увесистом дневнике. При этом топот ног и пиликанье скрипки так соблазняли ее, что у бедняги чуть не кружилась голова. Так она выдерживала минут десять, после чего начинала демонстративно зевать, извинялась и, изображая, что падает от усталости, поднималась к себе в комнату. Лестницу на задней стене дома она обнаружила уже давно и спустя несколько минут, никем не замеченная, благополучно спускалась по ней на задний двор.

В одном из отсеков конюшни владелец гостиницы держал склад. К нему вела выложенная кирпичом дорожка — в зимнее время замерзшая и ужасно скользкая.

Смотровое окошко, которое нашла для себя миссис Бюнц, было наполовину скрыто нависающей соломенной крышей. Ей удалось немного очистить стекло от пыли. И там, дрожа от волнения и холода, она простаивала целые вечера, делая закоченевшими пальцами пометки в своем дневнике.

К сожалению, удовольствие, которое исследовательница при этом получала, было неполным. Во-первых, от ее дыхания стекло то и дело запотевало, а во-вторых, через него было видно только помещение склада да еще проем двери, соединяющей его с конюшней. Именно через этот проем ей приходилось смотреть на танцующих, что было чертовски неудобно. Танцоры то появлялись в нем, то исчезали, а то кто-нибудь из сопровождавших танец — Лицедей, доктор Оттерли или Конек — вставал в дверях и загораживал собой остальных. Прямо хоть ложись и умирай от досады!

Постепенно ей удалось установить, что это не один танец, а несколько. Сначала исполнялся традиционный моррис, для которого они прикрепляли к ногам колокольчики, а уж затем следовал танец с мечами, местами переходящий в мимический спектакль. Один момент этого спектакля ей было всегда отлично видно: когда Лицедей в роли Шута — или Старика — засовывал голову в решетку скрещенных мечей. В этот момент все — Пятеро Сыновей, Бетти и Конек — собирались вокруг него тесным кружком, и он что-то им говорил. Похоже, это был какой-то отрывок из старинного присловья, чудом сохранившийся и пронесенный сквозь века. Миссис Бюнц видела, как шевелятся его губы — каждый раз он произносил одну и ту же фразу. Казалось, она все бы отдала, лишь бы услышать, что он говорит.

Она отлично изучила пьесу. После шутливого отрубания Лицедею головы участники вновь принимались танцевать, и на этот раз солировали Бетти и Конек. Иногда Конек так расходился, что заскакивал в помещение склада, и его железные, похожие на клюв челюсти клацали чуть ли не перед самым носом миссис Бюнц. Иногда то же самое проделывал Бетти, вздымая своими юбками тучи пыли. Но всегда после этого опять вступали Сыновья, и в определенный момент вставал и «воскресал» Лицедей. На этом, по всей видимости, действие спектакля заканчивалось.