заявление начштаба командарма Сапаты комбрига Гилдардо Маганья Герде[15] о том, что лидера Революционной армии освобождения Юга (армии Сапаты) убили именно по приказу Махно, а также участие сапатистов в подавлении анархистского мятежа.

РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. РИМ. ДЕТСКАЯ БОЛЬНИЦА BAMBINO GESU. 15 мая 1919 года

В ушах шумело.

– Государь, вы меня слышите?

Сказано было по-русски. Я с трудом разлепил глаза и проговорил, едва шевеля потрескавшимися губами.

– Слышу…

Передо мной стояла профессор Гедройц и глядела на меня как на нашкодившего мальчишку.

– Государь, вы повели себя в высшей степени неразумно. Если бы не проклятая облачность над Сербией, то вы ни при каком условии не легли бы под обмен! Это очень опасно само по себе, а этот идиот, профессор Карини, с перепугу чуть не заменил всю вашу кровь! И особо хочу отметить возмутительный, совершенно несносный и откровенно хамский характер господина Суворина, проявившего верх бестактности, цинично приказав фотографировать вас в момент переливания! Это возмутительно! Нарушение всех норм профессиональной этики и правил частной жизни. Надеюсь, вы повелите его казнить!

– Как они…

Кто «они», угадывать смысла не было, потому Гедройц просто кивнула:

– Кризис миновал. Правда, вашей крови не хватило для стабилизации. Но тут вашему безрассудному примеру вызвался последовать граф Берголо, он якобы тоже переболел, и его кровь подошла. Да что там граф Берголо, когда сам Папа Римский порывался! К счастью, его кровь не подошла, да и не болел он. Кстати, государь, а что вы там говорили про какие-то иммуноглобулины плазмы???

Закрываю глаза и лишь шепчу:

– Я уже не помню…

РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. РИМ. ДЕТСКАЯ БОЛЬНИЦА BAMBINO GESU. 17 мая 1919 года

– Миша, меня только сейчас пустили к тебе. Я хочу тебе сказать спасибо! Ты спас их! Ты спас нашего сына!

Ольга стояла за стеклом и счастливо улыбалась, хотя в глазах её стояли слезы.

– Миша, спасибо тебе! Я никогда этого не забуду. Ты – настоящий отец.

Киваю. Только вот чувствую я себя весьма и весьма хреново. Сердце, почки, печень. Все шалит, и от этого у меня общее состояние нестояния. Потому и сижу в кресле, словно тот царь.

Тут в гостевую часть палаты зашли мои тесть с тещей, и Оля тут же официальным тоном спросила:

– Какие ещё будут повеления, государь?

Качаю головой.

– Никаких. Ступайте, баронесса.

Елена проводила её хмурым взглядом, но затем, повернувшись ко мне, расцвела улыбкой.

– Миша, как мы благодарны тебе! Это чудо! Ты просто совершил чудо!

Виктор приложил кулак к стеклу.

– Миша, спасибо. Я никогда этого не забуду. Клянусь тебе.

Киваю.

– Пустое, Виктор. Не чужие же люди. Как они?

– Уже лучше. Профессор Гедройц отстранила всех наших и прибрала к рукам всю власть. Даже нас выгнала из гостевой.

Усмехаюсь.

– Она это может. В прошлом году она меня спасла. Она и Маша.

РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. РИМ. ДЕТСКАЯ БОЛЬНИЦА BAMBINO GESU. 18 мая 1919 года

В отличие от Виктора с Еленой, которым вход был закрыт, профессор Гедройц меня пропустила не только к самим «виновникам торжества», что не удивительно. Правда, перед этим заставила пройти обязательную процедуру кварцевания. Как говорится, Гедройц решила перебдеть, хотя я не только долгое время был в «красной зоне», но и буквально слился с заражёнными.

Уж не знаю, что тут даст кварцевание, но если ей так спокойнее, то ради Бога. Пути Гедройц неисповедимы. Очень своеобразная мадам. Но выдающийся врач, этого у неё не отнять.

Кстати, пустила она меня к детям только при одном условии, что, выйдя, я отвечу на ряд её вопросов относительно того, с какого перепугу и на чем основываясь я решил лечь на обмен крови. Ладно, буду вертеться, как карась на сковородке. Выкручусь. Чай не в первый раз.

Мишку и Джованну разделили по разным палатам, что было понятно. Нечего друг друга смущать естественными надобностями. Так что я сначала пошел к сыну.

Он выглядел уже получше, хотя и был достаточно бледным.

– Привет, сынок. Ты как?

Мишка слабо улыбнулся.

– Уже хорошо. Только вставать пока не разрешают. И маму не пускают.

Развожу руками.

– Ну уж потерпи, боец. Мы должны пройти карантин. Еще меньше двух недель, и мы полетим в Город. Будешь с мамой. Тебе еще с месяц восстанавливаться. Крепко тебя задела эта зараза. Мне было ещё хуже, но, видишь, выкарабкался. Зато теперь вряд ли вновь заболеешь «американкой».

Явилась Гедройц и строгим тоном заявила:

– Государь, аудиенция окончена. Вашему сыну ещё опасно так утомляться. Попрошу вас покинуть палату!

Вот что с ней делать? Как работать с людьми республиканских взглядов и плюющими на твои титулы? А вот так и работать. Их мозги и опыт для меня важнее их убеждений, тем более что они не пытаются меня свергнуть.

Встаю.

– Ладно, сынок. Я завтра постараюсь прийти.

Мальчик кивает и вдруг, глядя мне в глаза, говорит:

– Спасибо, папа.

У меня на глаза наворачиваются слезы, и я, легонько сжав его руку, киваю в ответ:

– Спасибо, сын.

РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. РИМ. ДЕТСКАЯ БОЛЬНИЦА BAMBINO GESU. 18 мая 1919 года

Джованна выглядела получше, чем Мишка.

– Прости, что без гостинцев, профессор Гедройц запретила приносить что-либо.

Джанна улыбнулась.

– Да, она строгая.

Киваю.

– Она хороший доктор. Одна из лучших.

– Я хотела спросить, а почему она о себе говорит в мужском роде?

Вопросики у неё, однако!

– У профессора Гедройц был брат, которого она очень любила. Брат умер, и она в память о нём решила подписывать свои статьи его именем. А потом как-то так и пошло.

Принцесса усмехнулась и вынесла свой диагноз:

– Её нужно направить к доктору Фрейду.

Я рассмеялся.

– О, вижу, ты точно пошла на поправку. Полетишь с нами в Город через две недели или останешься поправляться в Риме?

Она непонимающе подняла брови:

– В город? В какой город?

Продолжаю весело улыбаться.

– Прости, я забыл, что есть еще и Вечный город. Городом, просто Городом, мы именуем Константинополь. Он единственный в своём роде.

– Понимаю. Ну, если врачи и родители будут не против, то, наверное, и я соглашусь. А Миша тоже полетит?

– Конечно.

Она вздыхает.

– Хорошо.

Что бы это самое «хорошо» значило? Понимай как хочешь…

Вновь явилась легкая на помине Гедройц и строго посмотрела на меня. Киваю.

– Иду, доктор, иду.

И, уже обернувшись в Джованне, прощаюсь.

– Ну, поправляйся, я еще зайду, когда меня пустят.

Джанна серьезно посмотрела на меня.

– Я вспомнила Редьярда Киплинга и его Маугли. Мы теперь с вами одной крови… Спасибо вам за всё.

Киваю и выхожу из