В общей комнате, в углу, был включен телевизор. На коричневом диване две девочки хрустели под фильм попкорном, но репликами не обменивались.

В другом углу стоял шкаф с игрушками на все возрасты — от кубиков до сложных пазлов.

— Иди поиграй, — сказала Дачесс.

Робин, понурясь, поплелся к шкафу, вытащил сборник сказок для совсем маленьких детей, уселся на полу по-турецки. Время от времени он переворачивал страницу, но мыслями был за многие мили и от своей сестры, и от этой комнаты.

Дачесс вышла в холл поговорить с Шелли.

— Сама знаю, что на этот раз слишком сильно напортачила…

Шелли хотела погладить ее по плечу — Дачесс отступила на шаг.

— Что теперь будет, Шелли?

— Я не…

— Говорите начистоту — я выдержу. Что ждет меня и моего брата?

— Это заведение — только для девочек.

Дачесс качнула головой.

Шелли поспешила вскинуть руку.

— В виде исключения, учитывая возраст Робина, Клодетта разрешила ему жить здесь.

Дачесс выдохнула.

— А Питер и Люси?

Шелли сглотнула. Взгляд заметался — вбок, в открытую дверь общей комнаты, от Робина к девочкам на диване, — лишь бы только не напороться на Дачесс.

— То есть вы им всё рассказали?

— Мне пришлось. Питер… он ведь врач. А Люси работает в школе. Ты оговорила мистера Прайса, и они теперь боятся — вдруг ты ляпнешь нечто подобное о Питере? Риск слишком велик…

— Понятно.

— Мы продолжим поиски. Нужно просто подобрать семью, в которую впишетесь вы оба…

— Я вообще никуда не вписываюсь.

У Шелли стало такое лицо, что Дачесс едва не разрыдалась.

Появился Робин. Они пошли длинным коридором, поднялись по лестнице. Заглядывали в открытые двери. В одной комнате девочка читала вслух, ее сестренка внимательно слушала. Стены были выкрашены в приглушенные оттенки розового и желтого, пробковые доски пестрели фотографиями семей, от которых остались одни воспоминания.

В отведенной им комнате стены были белые, пробковая доска своей пустотой как бы говорила: обживайтесь, вы тут надолго. Две кровати с покрывалами в радужных полосках — Дачесс сдвинет их вместе, как только уйдет Шелли. Шкаф и комод, плетеная корзина для вещей, предназначенных в стирку. Ковровое покрытие — тысячекратно увеличенный пазл; элементы можно вынуть, если испачкаются, и заменить чистыми.

— Давай я помогу распаковать чемодан, — предложила Шелли.

— Я сама.

Робин постоял посреди комнаты, затем шагнул к окну, задернул шторы, закрыл доступ предвечернему свету. Включил лампу, забрался на кровать, отвернулся к стене, полежал так и вдруг спросил:

— А когда Питер приедет?

Шелли сделала страшные глаза, но Дачесс шепнула ей: всё в порядке, дальше она справится. И Шелли ушла, пообещав навестить их завтра.

Дачесс подошла к Робину, погладила его по спинке. Он сел и уставился на нее.

— Питер и Люси.

Дачесс молча качнула головой.

Робин замахнулся, стал проклинать ее, обзывать всеми плохими словами, какие только знал. Он ударил ее по щеке раз и другой, впился ногтями. Руки Дачесс лежали на коленях. Для самозащиты она лишь закрыла глаза. Все, что говорил Робин, было ей известно. Она плохая сестра. И вообще — плохая. Робин кричал, пока его не залихорадило. Тогда он уткнулся в подушку и зарыдал. За несколько блаженных недель Робин распробовал новую жизнь, но она ускользнула сквозь его пальчики, и что ему оставалось, кроме как оплакивать ее?

Дачесс ждала, когда иссякнут его слезы. На это потребовалось немало времени. Кровоточила расцарапанная щека.

Когда Робин наконец затих, Дачесс разула его и укрыла пледом. Он спал, а она переживала, что не почистила ему зубки.

Ночью в комнате напротив плакала, увещеваемая Клодеттой, какая-то новенькая.

Дачесс придвинулась ближе к Робину, вгляделась в его личико. Подумала о Томасе Ноубле. Теперь он ее не отыщет. Она бы ему написала, да не знает адреса. Можно, конечно, обратиться к Шелли; но нет, она этого не сделает. Потому что Дачесс в Томасовой жизни — не более чем примечание. И в жизни Долли тоже, и в жизни Уока. Воспоминания о ней скоро изгладятся, ибо шок от столкновения с Дачесс был хоть и силен, но, хвала Господу, недолог.

— Дачесс.

Робин сел на кровати.

Она погладила его по волосам.

— Всё в порядке.

— Мне сон снился. Никак не могу разобрать, что говорит этот голос.

Дачесс уложила его, укутала.

— Бывает, я не помню, где нахожусь.

Она держала ладонь на его груди, пока не успокоилось маленькое сердечко.

— Но ты всегда со мной.

— Я всегда с тобой, Робин.

Он выпростал ручонку, коснулся ее щеки.

— Это я тебя так поцарапал?

— Нет.

— Прости.

— Тебе не за что извиняться.

* * *

Весна перешла в предлетнюю стадию. Марта готовилась к судебному заседанию, брат и сестра Рэдли в очередной раз сменили школу. За ними и другими воспитанниками Центра приезжал автобус. Порядки в новой школе были строже, чем в прежней; им оставалось только терпеть. Дачесс окружила Робина материнской заботой. Она не выпячивала свои старания, а действовала так, словно лишь на это и годилась. Вымучивала улыбки, раскачивала качели, играла в игры, которые любил Робин; носилась с ним в догонялки по двору и подсаживала его, когда он карабкался на дуб. Но опередить свои будущие промахи Дачесс не могла. Ее не отпускало ощущение, что они утопят не ее одну, что вместе с ней пойдет на дно и Робин.

Шелли регулярно их навещала. Робин едва не захихикал, увидев, что ее волосы из розовых стали ярко-синими. Каждый раз он расспрашивал о Питере и Люси; даже выманил у Шелли их адрес, чтобы написать письмо. Ему помогала Дачесс. «Мы с сестрой, — сообщал Робин, — понимаем, что мы для вас неподходящий вариант, но не обижаемся». Он интересовался, жарко ли в Вайоминге, и как поживает Джет, и как он переносит жару. В конце приписал «с любовью» и снабдил послание рисунком — он сам и Дачесс на фоне Центра для трудных подростков: набор черточек и непропорциональные шары со щелями ртов — два пузыря, ждущие, чтобы их заполнили будущим. Робин упросил Дачесс приписать и свое имя, и она вывела «Дачесс Дэй Рэдли, та, что вне закона», но последние четыре слова пришлось замазать.

Дачесс получила открытку от Уока. Тот держал связь с Шелли, был в курсе событий. Писал он о том, как тихо в Кейп-Хейвене без Дачесс. Крохотные буковки жались друг к дружке, Дачесс едва их разобрала.

На открытке был вид Кабрильо — растиражированный мост Биксби-Крик над каньоном в Биг-Суре, ажурная арка над ослепительным, оглушительным прибоем. Дачесс прикнопила открытку к пробковой доске заодно с письмом от Питера и Люси. Они ответили через неделю, написали обо всем и ни о чем. В Вайоминге — настоящее адское пекло; Люси даже обгорела, работая в саду. Робин заставил Дачесс прочесть письмо вслух пять раз, в процессе сыпал вопросами, ответы на которые она знать не могла. В конце письма имелся рисунок — Люси изобразила Робина и Дачесс по памяти. Весьма неплохая художница, она малость переборщила с их улыбками. К письму прилагалась фотография Джета. И письмо, и фотографию Робин оставил у себя на тумбочке, дважды подхватывался ночью, чтобы увериться — они целы. Назавтра Дачесс пополнила ими коллекцию на пробковой доске.