Виктор был изломан так, что я не верила своим глазам. Одна нога в гипсе и подвешена к подъемнику, рука – тоже. Под одеялом, натянутым до подмышек, он был, похоже, без одежды – густые черные волосы курчавились на груди, сразу от расцвеченной синяками шеи. Потерявший форму подбородок зарос щетиной, кровь запеклась в верхнем завитке уха.

Тебе следовало послушаться меня и уехать. Побыть трусом и сбежать, потому что тогда тебя бы не избили и ты не лежал бы здесь в таком кошмарном виде, мучась от боли.

Рассматривая его раны, я заметила кое-что еще. Горная цепь костяшек на руке распухла, открытые раны на каждом гребне уже затягивались коркой. Мне вспомнилась одна ночь, когда отец ввалился в дом после вечеринки на шахте, – вечеринки, куда женщин не приглашали. Из своей спальни я видела, как мать открыла рот при виде его окровавленных рук. Она стала обвинять отца, что он пил ром, отчего всегда становится агрессивным и лезет в драку. Руки Виктора выглядели так же, как руки моего отца в ту ночь.

Виктор дал отпор нападавшим.

Следом пришло воспоминание о беседе в вечер моего дня рождения. Смотреть своим страхам в лицо лучше, чем пытаться убежать от них, сказал тогда Виктор.

Он прав. Вместо того чтобы взглянуть в лицо своему страху потерять Бьюти, я пыталась убежать от него. Вместо того чтобы принять вызов неведомого будущего и взглянуть в лицо жизни без Бьюти, какой бы она ни оказалась, я соврала и спрятала доказательства возвращения Номсы, а потом я сбежала, и бежала, и бежала. Но убежать от своих страхов невозможно, потому что страх – такое дело: он тень, которую не стряхнуть, он всегда в отличной форме, он быстрый и всегда будет таким, он отстает от тебя лишь на долю секунды.

Тем вечером Виктор сказал кое-что еще – то, что последние несколько дней саднило на периферии моего сознания, не давая покоя. Карма – это когда ты делаешь плохое людям, а потом плохое происходит с тобой в ответ, в наказание.

От этого внезапного прозрения у меня перехватило дыхание. Во всем случившемся – потерялась мамина тушь, избили Виктора, сердечный приступ у Бьюти – виновата я сама. В тот день, когда я решила спрятать письмо Номсы, я поступила по-настоящему плохо, и карма позаботилась о наказании.

Я уговорила себя, что поступаю правильно, пытаясь удержать Бьюти, но это не имело значения. Как ничего не значила и моя уверенность, что Номса нуждается в Бьюти меньше, чем я. Моему поступку попросту нет оправдания. Разве моих родителей и Мэйбл не отняли у меня, разве я не прошла через боль? Разве не знаю я лучше всех, каково это – потерять того, кого любишь больше всего на свете? И все-таки я не дала Бьюти и Номсе встретиться. А ведь я понимала со всей ясностью, что больше всего в этой жизни Бьюти хочет найти свою дочь, но сделала все, чтобы этого не произошло.

Эдит не виновата в случившемся. Что с того, что ее вечно нет дома. И дело вовсе не в неисповедимости путей Господних, как считает Вилли. Я просто искала того, на кого можно переложить вину, – а вся вина только на мне. И Виктор, и Бьюти борются сейчас за жизнь, потому что я совершила непростительный поступок и понесла справедливое наказание.

Сквозь навалившиеся чувство вины и тяжесть ответственности за случившееся пробилась мысль.

Если это произошло из-за меня, то мне надо все исправить, и тогда все станет хорошо.

Я вдруг отчетливо поняла, что именно должна сделать.

3 октября 1977 года

Йовилль, Йоханнесбург, Южная Африка

– Значит, – заключила я, – я должна найти Номсу и привести ее к Бьюти.

Мы с Морри сидели у него в спальне на полу. Я только что посвятила его во все, рассказала правду о том, как стала причиной сердечного приступа Бьюти, и в подробностях описала день, когда приходила Номса.

Морри бережно держал на коленях письмо Номсы и фотографию, которую сделал в тот день, – доказательства моего предательства. Подвеску со святым Христофором я повесила на новую цепочку, потому что не сумела починить цепочку Бьюти. Подвеска висела рядом с медальоном-сердечком, который Бьюти подарила мне на Рождество, – тем самым, с фотографиями моих родителей, – и от этого мне казалось, что все самое важное я всегда ношу у сердца. Это чувство придавало мне смелости.

Пока я говорила, Морри молчал. У него только глаза все округлялись с каждым новым моим признанием.

– Скажи что-нибудь! – взмолилась я, взяла фотографию и уставилась на нее, чтобы не видеть потрясения на его лице. Захочет ли он и дальше быть моим парнем, ведь теперь он знает, какой я ужасный человек?

– Как ты собираешься найти Номсу, если Бьюти, Мэгги и Вилли все вместе искали ее больше года – и не нашли? – спросил Морри.

– Не знаю, – вздохнула я. – Но я не могу сидеть сложа руки.

Я смотрела на фотографию, всей душой желая, чтобы можно было вернуться в тот день и прожить его заново. Если бы только я могла сделать все по-другому! Как стыдно было смотреть на себя и Номсу – Морри словно поймал один из худших моментов моей жизни и пришпилил его к фотографии навеки как доказательство того, какое я чудовище.

– Кто-то же знает, где она. Может, Мэгги?

– Может быть. – В голосе Морри было сомнение.

Я все еще не решалась посмотреть на него, мой взгляд приклеился к фотографии. Всматриваться в Номсу я тоже не имела сил, поэтому изучала все вокруг на снимке: огромный дуб, мой школьный ранец, подъемные краны вдали, а в глубине фотографии – черная женщина в бликах солнца.

– Я думаю, тебе больше повезет с письмом, – предположил Морри. – Готов поспорить, оно подскажет нам, где Номса.

– Хм-м. – Я сосредоточенно всматривалась в женщину на фотографии, даже поднесла снимок к глазам, чтобы получше рассмотреть. Пятна, которые я приняла за блики солнца, взялись непонятно откуда – женщина ведь стояла в тени.

– Нам просто надо найти кого-нибудь, кто знает коса, пусть переведет письмо. – Морри продолжал говорить о записке.

– Хм-м. – И тут я поняла, что за отметины вижу. – Смотри, Морри! – завопила я, тыча в снимок. – Я только заметила! Видишь девушку в сторонке, с пятнами солнца на лице?

– Это называется “блики”, а не “пятна”, но да, вижу. А что с ней?

– Это не солнце, это белое родимое пятно. Может, не родимое, какое-то другое. Девушка из того шалмана! Подруга Номсы.

– Та, что сказала, что не знает, где Номса? – Морри внимательнее уставился на фотографию.

– Да. Но она была с Номсой в парке, так что наверняка знает, где Номса сейчас.

– А с чего бы ей говорить правду тебе, если она соврала Бьюти?

Ну да, Морри прав. С чего бы этой девушке говорить мне, где Номса, если она солгала Бьюти насчет того человека, Лихорадки? С чего бы…

Тут у меня в голове щелкнуло, и я наконец – наконец-то! – вспомнила, где видела эту девушку в первый раз. Знание, которое все это время оставалось недосягаемым, сверкнуло в мозгу чередой ярких образов: полицейский участок, полуголая девушка обхватила себя за плечи, изорванная мужская рубашка едва прикрывает ее, запах пота и дыма, белая рука протягивает плед, черная – берет.