– Это для ее тети, – заторопился Морри. – Она попросила Робин взять книгу и для нее. – Он стоял рядом со мной, его книги записывала другая библиотекарша.

Библиотекарша после минутного размышления сделала пометку на странице оформления.

– На этот раз выдам, но скажи тете, чтобы впредь приходила за книгами сама.

– Хорошо. Спасибо. – Я хранила каменное выражение, пока мы не вышли из библиотеки, но, оказавшись на крыльце, испустила театральный вздох, рассмеялась и поблагодарила Морри за сообразительность.

– Да какие проблемы. И приятно видеть, как ты улыбаешься, для разнообразия. Только хорошо бы ты рассказала мне, что случилось.

– Да ничего не случилось, говорю же. Поцеловать тебя в доказательство?

– О-о! Теперь я точно знаю: что-то не так.

Мы сели в автобус, и Морри передал наши билеты. Устроившись на сиденье, я положила книги себе на колени и потянулась к карману. К тому времени это уже было рефлекторное действие, такое же естественное, как дышать, и я оцепенела, ничего в кармане не обнаружив. Я заерзала и вывернула карман наизнанку, чтобы убедиться, что он действительно пустой, – он был пуст. Я ощупала карманчик рубашки – тоже ничего.

Морри нахмурился:

– Что такое? Что ты ищешь?

Я нагнулась в проход, надеясь увидеть промельк розового и зеленого; ничего не увидев, я заглянула под сиденье.

– Что, Робин? Что ты потеряла?

– Ее тушь. – Этих слов хватило, дальнейшие объяснения не требовались.

– Пошли, – сказал Морри.

Мы выпрыгнули из автобуса и двинулись по нашим следам до самого входа в библиотеку. Внутри мы разделились и обыскали все отделы, даже те, в которые не заглядывали, а потом поменялись, чтобы перепроверить. Мы ничего не нашли. Через час ожесточенных поисков паника, которую я пыталась контролировать, выплеснулась наружу, я судорожно дышала. Тюбик туши был последней ниточкой, связывавшей меня с матерью и той жизнью, которой я жила до смерти родителей. Ничем нельзя было его заменить, и вот он пропал.

Я направилась к выходу, на свежий воздух, но и на улице было так же душно-сперто, как в помещении. Я села на ступеньки и заплакала.

Морри притащился, сел рядом и обнял меня.

– Давай положи голову мне на плечо.

Я попробовала, но у меня быстро затекла шея – голова оказалась слишком низко. Морри гладил меня по волосам, шептал ласковые слова, пока я не прекратила икать, а слезы не иссякли. Тогда Морри вытащил из кармана носовой платок и велел мне высморкаться.

Стоило мне закрыть дверь квартиры, как зазвонил телефон.

– Алло?

Ответом мне был стон страдающего от боли животного. Сердце у меня забилось быстрее.

– Алло? Кто это?

В каждом пропущенном или оборвавшемся звонке мне чудилась Номса. Вдруг и сейчас это она?

– Робин? – Голос дрожал, но определенно был мужской.

– Да. Кто это?

– Йохан.

– Йохан? Что случилось?

Он что-то неразличимо произнес – скорее выдохнул, и я попросила повторить.

– Виктор в больнице, – выговорил наконец он.

– Что с ним? Попал в аварию?

– Нет… Его избили.

– Кто? – Но я, конечно, и так все поняла.

Я вслушивалась в прерывистое дыхание, потом Йохан шумно и протяжно вдохнул и выдохнул.

– Мы не знаем. Их было четверо, не меньше. Может, те же люди, что и на Рождество. Он в очень плохом состоянии, Робин. В очень плохом. Они бросили его полумертвого на подъездной дорожке, а потом помочились на него, все. Можешь себе это представить? Что за звери такие?

Такие, что швыряют кирпичи в окна людям, поющим возле пианино.

– Я звоню узнать, как мне связаться с Эдит, сообщить ей об этом.

Я потянулась к записной книжке Бьюти и продиктовала номер Йохану, объяснив, что ему придется оставить Эдит сообщение, чтобы она перезвонила. Я пообещала передать его слова Эдит, если она прежде позвонит нам.

– В какой он больнице? Я могу его навестить?

– Он в Йобург-Джен[114], но детей в отделение интенсивной терапии не пускают.

– Пожалуйста, скажи ему… скажи ему… – Но, прежде чем я успела придумать слова, он повесил трубку.

– Что случилось? – Бьюти стояла на пороге, держа в руках сумку с покупками.

Я открыла рот, чтобы заговорить, но не сумела. И я просто расплакалась.

– Иди сюда, моя девочка. – Бьюти протянула руки, и я бросилась к ней. – Что-нибудь с Эдит?

– Нет, – всхлипнула я. – Это Виктор, он в больнице.

Тут к нам постучали, в дверь просунулось лицо Морри:

– Робин? Эдит хочет с тобой поговорить. Она позвонила моей маме, и я сказал, что сбегаю за тобой.

Я взглянула на Бьюти.

– Иди, девочка. Беги. Расскажи ей про Виктора.

– А что с Виктором? – спросил Морри.

Я приросла к месту. Я не хотела оставлять Бьюти.

– Робин? – нажал на меня Морри.

– Иди, моя девочка.

И я, глупая, ушла.

Когда я вернулась после долгого разговора с Эдит, Бьюти не оказалось ни в гостиной, ни в кухне.

– Бьюти?

Ответа не было, и я заглянула в спальню. Бьюти стояла спиной к двери – я видела ее отражение в большом зеркале Эдит – и что-то держала в руках. Что-то, похожее на листок бумаги. Сердце у меня подскочило к горлу. Глаза обежали комнату – спрятанная мной фотография лежала рядом с дневником Бьюти.

Бьюти медленно повернулась, и я увидела, что руки у нее дрожат.

– Откуда у тебя это?

Я, не в силах смотреть на нее, опустила глаза.

– Робин! – Бьюти повысила голос. – Где ты это взяла?

Я сглотнула, пытаясь увлажнить рот.

– Номса дала.

– Фотографию сделали тогда же?

Я кивнула.

– Когда это было?

У меня задрожали губы, и мне пришлось несколько раз прокашляться, прежде чем я смогла заговорить.

– Она приходила в парк с месяц назад, искала тебя, но ты тогда не пришла – ты помогала подруге, не знаю, помнишь ли, – и она попросила у меня бумагу, написать тебе письмо.

Бьюти закрыла глаза, и я догадалась, что она пытается осознать услышанное.

– Но я не понимаю. Что письмо делает в тайнике? Почему ты не сказала мне, что видела ее?