— В слезах, да. Потому что они считали, что не способны на то, чего хочет профессор. Профессор Роби требует от них десять тысяч слов в месяц. Для профессионального писателя это ничто. Он может выдать их за день-два. Но студенты не профессиональные писатели. То, что они есть, и то, чем они хотят стать, — это две разные вещи. Роби заставляет их учиться бегать до того, как они научились ходить. И хотя он достиг больших результатов, чем любой другой преподаватель, порой его запросы расстраивают даже совет директоров и попечительский совет.

— О его методах ходят слухи?

— Слухи? Слухи будут ходить всегда, детектив, но кто бы и что ни говорил, они не могут спорить с результатами, со статистикой. И что бы ни говорил какой-нибудь родитель о том, как сильно расстроено его чадо, в его глазах можно рассмотреть благодарность за такого преподавателя, как Роби. Это достаточно дорогой колледж, детектив, и родителям приятно осознавать, что их дети выкладываются здесь по полной.

— Вы очень высокого мнения о нем, — заметил Литтман.

— Я очень высокого мнения о нем, и я завидую этому человеку, но иногда я очень рад, что не похож на него.

— Почему так?

— Потому что у него нет жизни, — ответил Эджвуд. — У него нет жены, нет детей, нет интересов. Он приходит на заседания попечительского совета только потому, что это записано в контракте и у него нет выбора. Он резок с людьми, он одиночка, его чувство юмора так же сухо, как пустыня в Аризоне. Он может посмотреть на вас так, что вы почувствуете себя ничтожеством, а потом сказать что-то такое, от чего вы почувствуете, что он понимает вас намного лучше, чем вы сами…

Эджвуд запнулся и какое-то мгновение выглядел растерянным. Потом он нахмурился, покачал головой и улыбнулся.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я увлекся. Как вы понимаете, то, что я говорю, — лишь мое личное мнение о профессоре Роби. — Он нервно рассмеялся. — Мне правда не хочется, чтобы он думал, будто я обсуждал его вне аудитории, так сказать.

Литтман успокаивающе улыбнулся.

— Все в порядке, доктор Эджвуд. Нам просто интересно, как в колледже относятся к нему, что о нем думают коллеги. Очевидно, что вы как декан лучше осведомлены…

Эджвуд перебил его.

— Я рискну с вами не согласиться, детектив. Да, нанимал профессора Роби именно я, но я не работаю с ним каждый день. Его коллеги по кафедре и студенты могли бы дать намного более точную оценку каждодневной деятельности этого человека. Я встречаю его в коридоре. Мы учтиво киваем друг другу, но разговариваем редко. Я встречаюсь с ним раз в месяц, когда он отчитывается по деятельности кафедры, но эти встречи достаточно коротки, и на них я в основном слушаю. Я сообщаю ему, какие имеются вопросы или жалобы. Он делает пометки, хмыкает, нехотя соглашается, и мы… — Эджвуд замолчал и улыбнулся.

— Что? — спросил Риэль.

— Мы всегда заканчиваем тем, что обсуждаем книгу, которую я все собираюсь написать.

— Вы пишете книгу?

— Я собираюсь писать книгу, детектив. Профессор Роби — моя литературная совесть, мой пастырь. Он подгоняет меня, чтобы я приступал, а я все тяну. Я пытаюсь приводить рациональные доводы, а он говорит, что мои отговорки еще более неубедительны, чем те, которыми пичкают его студенты. Мы смеемся по этому поводу, но я знаю, что он говорит так не со зла.

На секунду в кабинете наступила тишина.

— Еще будут вопросы, джентльмены? — спросил Эджвуд.

— Колледж работает по субботам? — спросил Литтман.

— Да, открыт для самостоятельной внеаудиторной работы. Библиотека, конечно, тоже открыта. Кроме того, некоторые преподаватели дают частные уроки. Почему вы спрашиваете?

— Вы ведете учет тех, кто дает такие уроки?

— Да, ведем.

— А вы можете сказать, был ли профессор Роби здесь в субботу, одиннадцатого ноября?

— Я знаю, что не был, — ответил Эджвуд.

— Почему?

— Потому что одиннадцатого ноября колледж был закрыт по случаю Дня ветеранов.

Литтман и Риэль помолчали.

— Так, джентльмены, еще будут вопросы? — спросил Эджвуд.

— Думаю, нет, — ответил Литтман. — Спасибо за то, что уделили нам время, и за вашу откровенность.

Риэль начал вставать со стула.

Эджвуд поднял руку.

— Минуточку, — сказал он. — Было бы неплохо, если бы вы приблизительно сказали, сколько еще времени займет у вас… разговор с профессором Роби. Если мне придется нанять дополнительных преподавателей… Ну, вы даже не представляете, сколько бумажек надо будет оформить и сколько денег потратить.

— Мы не можем дать определенный ответ…

— Да ладно вам, детектив. Вы говорите, как Ричард Никсон. Все, что я прошу, так это представление о том, с чем мы имеем дело.

Литтман с непроницаемым лицом ответил:

— Доктор Эджвуд, я понимаю вас, но мы сами оказались в достаточно непредсказуемой ситуации. Существует вероятность, что профессор Роби может помочь нам в расследовании, и если так, то это может занять время. Если нет, мы будем знать об этом до конца дня, и утром он вернется на работу. Это все, что я могу вам сказать.

— А что за дело, в котором он может вам помочь?

— Извините, сэр, но я не могу ничего добавить.

— Хорошо, — сказал Эджвуд и встал.

Риэль и Литтман последовали за ним к двери.

Эджвуд вышел в коридор вместе с детективами.

— Пожалуйста, передайте мои наилучшие пожелания профессору Роби, — сказал он. — Скажите, что мы все его ждем.

— Конечно, — ответил Литтман.

Эджвуд смотрел им вслед с выражением неприкрытого любопытства, разбавленного небольшим чувством вины за то, что он так разоткровенничался о профессоре Роби. У него, похоже, ничего такого не просили, но что сделано, то сделано. Если Джон Роби был таким человеком, каким его считал Эджвуд, значит, он сможет о себе позаботиться.

Декан вернулся в кабинет и тихо прикрыл за собой дверь.

— Меня зовут детектив Роберт Миллер.

Роби кивнул, но ничего не сказал.

— А вас как зовут?

— Роби. Меня зовут профессор Джон Роби.

— Я хотел задать вам пару вопросов, профессор Роби.

Роби улыбнулся.

— О чем?

— О людях, которых вы, возможно, знаете.

— У меня мало знакомых, детектив. Ученые ведут уединенный образ жизни, знаете ли.

— Я понимаю, сэр, тем не менее считаю, что вы могли бы нам помочь.

Роби помолчал несколько секунд. Он посмотрел на дверь закусочной, потом в окно и снова на Миллера.