Я взвизгнула, назад отпрыгивая.

А из-под земли выкопался гусь живой. Только голова, которую я открутила, да половина тела, которую съесть успела, черными перьями покрыты, а остальное — белыми. Выкопался, отряхнулся деловито, на меня посмотрел с укоризной.

— Эх ты, га-га-гадость с косой! — сказал и потопал вперевалочку к своим. А те радуются, шумят.

Так стыдно мне стало! Вздохнула я и к Яге повернулась. А она меня оглядывает.

— Хорошо, что ты бледная такая и лопоухая, — говорит, а я радуюсь, что Кащеево колдовство не прознала она, значит, и колдуна обмануть должно. — Не любит Мерлин девок красивых.

— А почему? — навострила я уши.

— Говорят, по молодости полюбил он фейри Весеннего двора, которая к бабке в гости заходила. Та им крутила, душу мотала, соки все высосала, насмехалась — мол куда тебе, смертному, на меня смотреть!

Так вот почему он на шутки мои невинные так недобро отреагировал. Энто травма у него детская. Ну как вроде меня коза в три года боднула, так я их до сих пор побаиваюсь.

— А очень красивой та фейри была? — спросила с любопытством. Посмотреть бы, какие такие фейри рыжим колдунам по сердцу. Вот кого ему подавай!

Яга на меня посмотрела и вдруг по-матерински меня по макушке потрепала.

— Дите ты еще ведь, — смеется. — Как тебе сказать, Марья. Возьми самую красивую девку в трех мирах, и даже самая некрасивая фейри ее стократ прелестнее будет. Но холодные они, как ручей студеный. Оттого и тянутся к людям, греются они о нас, но и презирают за то, что век наш короток. Всегда им нас мало, так что нет человеку с фейри жизни.

— Это же обычной девке с такой не тягаться, — вздыхаю я.

Ведьма хмыкнула, ко мне склонилась и тихонько поведала:

— У них, когда из Холмов своих в наш мир выходят, всегда уродство какое-то есть. Ликом прелестны, телом прекрасны, но то уши волосатые, то хвост козлиный, то копыта, то колена в обратную сторону.

Мне аж на душе полегчало.

— У Мерлина-то глаза разноцветные тоже поэтому, — продолжила секретничать хозяйка. — Потому что бабка у него — фейри, дева озерная. Но сам он смертный: в третьем и последующих поколениях только глаза и остаются, а еще способности к волшбе и понимание языка звериного. Ну ладно, хватит об этом, слушай меня, девка, — Яга к делу перешла. — Сам Мерлин живет в замке, построенном предком его из костей последнего из убиенных драконов.

Я вспомнила замок, с высоты увиденный, и поежилась.

— Брр. Это ж как жить в нем? И какого размера тварь та была?

— Раньше все были больше, — с грустью сказала ведьма, — и зверей волшебных видимо-невидимо в лесах и на полях водилось, и волшебники были сильнее. Но уходит волшба из мира, пройдет время, и разойдется мир-Явь наш с миром подземным и вирием небесным, и будут о нас только в сказках вспоминать, как мы сейчас о драконах вспоминаем… Ну, — опомнилась она, — тебе этого не надобно, не бери в голову, девка. Кости те давно закаменели, постучишь — белый мрамор как есть. Но даже окаменевшие они старым волшебством пропитаны, так что не зря колдун там живет, силу из них тянет. Служат ему в замке духи, существа волшебные да вороны зачарованные — научил он их человеческий облик принимать.

— А люди разве ему не служат, тетушка? — шепотом спросила я. От рассказа ее кровь в жилах холодеет, но и любопытно — жуть!

— Мерлин животных пестует, лечит, а людей не любит. Есть там люди, но мало их, хоть он не простой колдун, а лорд, из благородных, значится. На землях его деревень дюжин шесть, не меньше. Живут там под его защитой крестьяне простые и ремесленники, землю пашут, лорду долю отдают. Боятся они его как огня, а все равно за помощью и судом к нему обращаются. Да и девок иногда работать в замок посылают, чтоб задобрить. Но все знают, что не работать они туда идут.

— А зачем? — спросила я с любопытством.

— Кхе-кхе, — как-то по-старушечьи закашлялась Яга. — Ну так он мужчина справный…

— Это точно, — вздохнула я.

— …даром что колдун, а если приглянется какая, так и оставляет для утех.

— Вот же ж гад, — говорю сердито.

Ведьма хмыкнула, на меня весело глядя.

— Долго при себе не держит, отсылает с богатым приданым, они потом ходят королевами, невестами завидными. Те, кто не сбежал в первые же дни. Духов боятся, слуг-воронов, да и ночами над замком небо светится, тени видятся. Так что не удивятся твоему появлению стражники, примут за девку, золота желающую.

— А ежели правда позовет постель ему стелить? — испугалась я.

Яга меня оглядела, брови подняв.

— Ну, — говорит неуверенно, — он, конечно, злодей, и ему любое злодейство свойственно, но я бы на твоем месте не опасалась. Ты, главное, в замок попади, а уж встретишься с колдуном, и проси работы за зелье, убалтывай, как знаешь. Мое же дело небольшое — я тебе помогу к замку добраться, а дальше уж сама, — и она засмеялась, потирая ладони.

— А за что ты Мерлина не любишь, тетушка? — подозрительно осведомилась я.

Она рукой сердито махнула.

— Нос он от ведьм простых воротит. Хоть и молодой, тридцати годков еще не стукнуло, а знает и умеет стократ больше, чем я. А я в бабки ему гожусь! Помнится, с дедом его… эх, — она осеклась, — совсем другая это история. Дед его всем помогал, но сейчас к деве своей в Холм ушел. А то бы к нему попросилась. Услыхала я, что Мерлин карты небесные составляет и зелья свои варит, по положению звезд благоприятные дни вычисляя. Пошла к нему на поклон, научи меня, мол, астрометрии своей небесной. А он так глумливо на меня посмотрел и говорит: «Тебе, бабушка, конечно, о вечном и небесном думать уже давно пора, но даже это не заставит меня на знахарку лесную время тратить, от дела отрываться. Не беру я учеников!». И рукой махнул — я уже за стенами замка оказалась.

— И правда гад, вежливости не обученный, — выругалась я. — Сердцем он очерствел! Теперь, боюсь, и батюшке моему не поможет.

— Не спросишь — не узнаешь, — мудро заметила Яга.

— А как же ты меня к замку проведешь, тетушка? — спросила я.

— Завтра и покажу, — говорит. — А сейчас спать. Утро вечера мудренее. Спи, а я пока посмотрю, что в избушке после твоей… помощи спасти можно.

Казалось бы, должна я была ворочаться, волноваться, но ночь проспала так сладко, как никогда не спала. Кот-мурлыка ноги мне грел, мурчал, убаюкивая.

Поднялась я рано утром. Смотрю — на столе в горшках уже закваска снова стоит, в уголке над печкой паук опять паутину растянул, с десяток нетопырей и бабочек на потолке висит, цветные тряпки, коими я полы мыла, сушатся на окне. Яга меня кашей накормила, платье крестьянское гранпританское дала.

— А то твой сарафан больно приметный, — объяснила.

Провела меня мимо гусей к лесу. Гуси-лебеди молчат, от меня презрительно отворачиваются, а я и рада. И так кругом голоса и щебет: пташки перекликаются, зайцы о найденных корешках кричат, ежики пыхтят натужно, но и их слова разбираю. Сто раз я уже пожалела, что гуся этого тронула. Этак и с ума сойти можно, всех вокруг слушая.