— Погоди, — сказал полицейский, провел руками по его карманам, потом расстегнул ремень и тоже взял с собой.

Под потолком горела лампочка. Андрей хотел было попросить, чтобы выключили свет, но заснул раньше, чем захлопнулась дверь за полицейским.

* * *

Андрей проснулся от того, что заскрежетала дверь. Наверное, так скрежещет дверь в ад, подумал он. Может быть, они специально сыплют песок в петли?

Полицейский — не тот, что вчера, другой, молодой, пузатый парень — принес миску с кашей и эмалированную кружку с жидким чаем. Проверил, есть ли вода в умывальнике, приподнял крышку ведра, от которого пахло хлоркой, обнаружил, что оно пустое. Потом сказал, что днем лежать на койке не положено.

Сквозь решетку окна из-под самого потолка лилась серая сырость.

Андрей использовал по назначению поганое ведро, потом умылся. Выпил чай, кашу есть не стал. И подумал, насколько человек быстро привыкает к нелепым и унизительным условиям жизни. Волк бы метался по клетке, отказывался от еды, птица бы разбилась о прутья, а вот он, студент, человек если и не утонченный, то интеллигентный и неглупый, воспитанный в понятиях порядочности и чести, не представляющий, как можно сесть за завтрак, не почистив зубы, покорно оправляется в ведро и пьет чай из кружки, и сердце его не разрывается от мысли, что ближайшие десять, а то и двадцать лет он проведет в заточении… а может быть, через несколько месяцев в подобной же камере он будет ждать своего последнего часа, а за дверью прозвучат шаги начальника тюрьмы, врача и священника, чтобы вести его к виселице.

Но на этом рассуждения Андрея оборвались, потому что мысль о такой смерти была настолько ужасна и реальна, что он вскочил, подбежал к двери, чтобы проситься наружу, но спохватился и понял, что такой радости Вревскому он доставить не может.

Он постарался рассуждать о своем деле, искать в нем причины, которые давали бы надежду на избавление, но голова была тупой, она отказывалась думать, и Андрей вместо этого смотрел, как два воробья устроились между решетками на подоконнике и, не обращая на него внимания, мирно чирикают о своих делах…

Дверь неожиданно вновь заскрежетала, и возник давешний пузатый полицейский. Он принес Андрею его ремень и шнурки от ботинок. «Конечно же, — понял Андрей, — это так положено, чтобы я не повесился. Поэтому и отбирают».

— Одевайтесь, — сказал полицейский. — Пошли.

— На допрос? — спросил Андрей. Полицейский показался ему симпатичным. Простой парень, добрый, наверное. В Андрее поднималась неконтролируемая льстивость, что так свойственна тяжелым больным и подследственным, — хочется быть хорошими с теми, от кого зависит твоя судьба, чтобы они поняли — ты достоин снисхождения.

— Мне сказали, я веду, — ответил полицейский. Ему было все равно, хорош ли Андрей. Он велел Андрею заложить руки за спину.

Они прошли по коридору полуподвала. За прочими дверьми камер, такими же, как та, что скрывала камеру Андрея, было тихо. Поднявшись на первый этаж, они, вместо того чтобы идти выше, где должен был ждать Вревский, повернули к двери во двор. Двор был знаком Андрею, он видел его вчера вечером из окна. Посреди двора стоял тополь, вокруг были набросаны окурки.

Моросил прежний дождь, и, пока они пересекали двор, сорочка промокла, и Андрей продрог.

Они завернули за угол безликого желтого казенного здания и, обогнув его, оказались перед входом. Там стоял солдат с винтовкой.

— Куда? — спросил он.

— К господину полковнику Николаеву, арестант, — сказал полицейский.

— Погоди, — сказал солдат. Он приоткрыл дверь внутрь и крикнул: — Тут арестанта к полковнику привели!

Сразу выскочил молоденький поручик с точным пробором посреди головы и серебряным аксельбантом. Он смотрел на Андрея широко раскрытыми глазами, будто восхищался.

— Господин Берестов? — воскликнул он. — Вас ждут!

Они вошли внутрь. Полицейский топал сзади. Поручик шел рядом с Андреем и был подчеркнуто вежлив:

— Полковник ждет вас.

Поручик повернулся к Андрею, протянул руку, чуть откинув голову назад, и представился:

— Поручик Тизенгаузен. Имел честь бывать у вашего отчима.

Поручик наклонил голову — пробор был проведен по линейке. Андрей пожал протянутую руку. Что это — чудесное освобождение, как в романе Дюма?

— Ни на минуту не допускал и мысли о вашем участии в этом жутком деле. Ни на минуту. — Поручик взял Андрея под локоть и повел по широкой лестнице наверх.

Полицейский мрачно топал сзади.

— Ты подождал бы здесь, — сказал поручик полицейскому.

— Не положено, — просто ответил тот, и стало ясно, что полицейский не отвяжется.

— Им хочется быстро соорудить уголовное дело. Шумное дело — многие у нас вам сочувствуют. Примите мои соболезнования.

Поручик постучал в дверь на втором этаже, оттуда послышалось: «Входите, входите!» Поручик пропустил Андрея вперед, преградил путь полицейскому, который намеревался было последовать за Андреем, и прикрыл дверь.

Андрей оказался в большом, светлом, в два окна, кабинете. Чуть ли не половину его занимал большой полированный стол, заваленный бумагами. За столом сидел массивный курчавый человек в форме полковника. Человек поднялся из-за стола и пошел навстречу Андрею.

— Господин Берестов? — сказал он. — Рад вас видеть. Надеюсь, что ваши несчастья временные. Очень надеюсь.

Полковник оказался низкого роста и столь широкий, будто ноги у него были отрублены по колено. Шел он мягко, шаркал ногами, и ясно было, что ему куда привычнее быть в мягких домашних туфлях, чем в высоких сапогах.

— Ай-ай-ай, — уныло сказал он. — Неужели в таком виде вам пришлось провести ночь в участке? Без теплой одежды?

— Полиция получила слишком много власти, — резко сказал от дверей поручик Тизенгаузен. — Они творят произвол.

— Вот именно, — согласился полковник. — Ведь можно простудиться! У вас нет насморка?

— Нет, — сказал Андрей.

— Я дам вам с собой капли. Мне присылают из Киева, — сказал полковник. — Вы завтракали?

Поручик хмыкнул.

— Ах да, — сказал полковник. — Какой у них завтрак! Поручик, не в службу, а в дружбу, распорядитесь, чтобы принесли чаю.

— Чай придется подождать, — сказал поручик. — Еще не ставили самовар. Но если господин Берестов не откажется, мы можем предложить ему глоток коньячку.

— Великолепная идея! — обрадовался полковник. — Вы простите, что нам пришлось встретиться в такой момент. Но это последствия тяжелого положения, в котором оказалось наше государство.

Поручик Тизенгаузен прошел к массивному сейфу, что стоял возле стола, громко повернул ручку, открыл его и вынул оттуда початую бутылку коньяку и два стакана. Раздвинул бумаги на столе полковника и налил в каждый стакан на два пальца.