– Вижу, вижу. – В ее голосе звучало сомнение. До того дня я не знала, что означает этот взгляд. Но, наверное, даже у такой ведьмы есть сердце, и она не хотела сбивать меня с толку, рассеивать мои заблуждения. Но мне это не понравилось. Я не хотела, чтобы меня жалели.

Повернувшись к окну, она заметила, что сквозь щель между занавесей пробивается тонкий лучик солнца, подошла и задернула их, лучик исчез.

– Не слишком ли много вопросов для первого дня? Я была рада познакомиться с тобой, мисс. Передавай привет своей маме, когда встретишься с ней. – И, глядя на мою брошь, она спросила: – Кто это напялил на тебя шляпу? Она просто уродует тебя.

– Евангелина.

– Сними ее, дитя мое. Можешь выйти и побегать где захочется. Молодым людям это нравится. Когда выйдешь, то заметишь тропинку. Мой внук Максим сейчас отправился погулять. Всех наших слуг забирают в армию, поэтому пойди и представься ему сама. Пойдешь этой тропинкой и доберешься до моря. Мне кажется, ты должна любить море.

– Да. Очень.

– Тогда беги, а я пока переговорю с Евангелиной.

Я вышла, тут же нашла тропинку, про которую она говорила. Быстро миновала безобразный сад, где цветы росли по линеечке, будто стояли в шеренге, как солдаты. И я бросилась бежать, сорвав с головы отвратительную шляпу. Я бежала со всех ног, глубоко вдыхая соленый морской воздух. Зачем она расспрашивала меня про мать и отца? Пусть бы лучше говорила о том, что скоро ее сын Лайонел умрет. И если я побегу еще быстрее, то ветер высушит слезы.

Перед глазами у меня все мелькало: быстрее, быстрее, еще быстрее. И когда я поднялась на вершину холма, откуда тропинка спускалась вниз, и швырнула шляпу, ветер, подхватив, принялся играть ею, а потом, когда ему надоело, швырнул ее на гальку.

Теперь мой взгляд прояснился, и я впервые увидела этот великолепный берег моря. Аквамаринового – с легким розоватым оттенком – цвета воду и белые пенистые гребешки. Волны то набегали на берег, то снова отступали, нашептывая мне какие-то несбыточные надежды.

И комок, тугой комок, в который сжалось мое сердце, начал таять. Я обернулась и посмотрела на Мэндерли сквозь стволы деревьев. А потом снова посмотрела на волны и поняла, что я пришла к себе домой. Я говорила на языке этих волн и понимала язык трав и деревьев, птиц и насекомых.

Смогу ли я сделать так, чтобы это стало моим? Смогу ли я вырвать Мэндерли из рук де Уинтеров? Вот истинная месть за пережитые моей мамой унижения. Самый лучший подарок для нее. Но как этого добиться? Нахмурившись, я задумалась.

Именно в тот самый момент – само небо помогало мне – я увидела молодого человека, одетого в униформу. Он стоял в тени домика на берегу, но упавшие на него солнечные лучи высветили его фигуру. Сын и наследник! Вот кто это был. А рядом с ним двое детишек. Высокий, неряшливо одетый мальчик и худенькая девочка. Завернув уголки передника, она держала в нем что-то довольно весомое, но я не могла разглядеть, что именно.

Наверно, он приказал им уйти. Мальчик понурил голову, а девочка отпустила края фартука, и из него высыпались ракушки. А потом они, взявшись за руки, побежали к деревьям – в ту сторону, куда он им показал, и скрылись в чаще. Сын и наследник, заложив руки за спину, направился к отвесной скале.

Я смотрела на его походку. Он был без фуражки, и я отметила, что у него темные волосы. На боку – портупея, начищенные сапоги блестели на солнце.

«Вот!» – сказала я себе.

Он не видел меня, пока не добрался до вершины. Задумался о чем-то. Мало кому нравится, когда осознаешь, что все это время на тебя кто-то смотрел. Я тотчас представилась ему, сказала, что меня зовут Ребекка и что меня привезла сюда леди Бриггс. Он быстро пожал мне руку, но я его не заинтересовала. Он по-прежнему был погружен в свои мысли и почти не слушал меня. Как бы выяснить, чем он так озабочен? Думал ли он о своем отце, который умирал где-то в глубине дома, или колебался, не зная, как поступить: то ли идти дальше, то ли задержаться на несколько минут и переброситься со мной ничего не значащими замечаниями. Наконец он нашел третий вариант: остановившись неподалеку, Максим повернулся и молча стал смотреть на море.

– Что это были за дети? – спросила я.

– Дети? – удивился он, но потом сообразил, о ком идет речь. – Бен и Люси… Карминов. Их мать работала у нас служанкой они безвредные, но бабушка не любит, когда они тут вертятся.

– А вы? – спросила я. – Вам тоже не нравится? Но ведь это морской берег!

– Верно, но это наш берег. – Он бросил в мою сторону короткий взгляд. – Частное владение.

– А вы владеете только берегом или и морем тоже? Я не верю, что море может кому-то принадлежать. Это богохульство.

– Вы правы, – сказал Максим со вздохом, вынул сигарету и прикурил. – Мне это тоже иной раз кажется непонятным. Почему бы тогда не предъявить права на небо? И воздух? Но уж так все сложилось издавна. И останется таковым навсегда.

Он снова замолчал, а я стала разглядывать его. Для Максима я оставалась гадким утенком, какими бывают девочки в переходном возрасте, – всего лишь родственница Евангелины, и ничего более. Почти невидимка. А преимущество невидимки в том, что ты имеешь возможность рассматривать кого хочешь и сколько угодно. И я могла свободно разглядывать его. Правильно очерченное лицо – лицо впечатлительного человека, и хорошие руки. Но более всего меня заворожил пистолет.

– Он заряжен? – спросила я после паузы, во время которой, уверена, он успел позабыть о моем существовании.

– Что? – переспросил Максим, выйдя из задумчивости. – Нет, не заряжен.

– Можно мне посмотреть на него?

– Нет, нельзя. Оружие – опасная вещь. Это не игрушка для маленькой девочки.

– Но я никогда еще не видела пистолета. Я не прикоснусь к нему, обещаю.

Мне кажется, он несколько удивился. Снова вздохнул, потом расстегнул портупею, вынул пистолет и показал мне, как его надо заряжать, и даже сунул пулю в ствол. Солнечные лучи упали на дуло и отразились от него. Он был гладкий и совсем не старый.

– А если выстрелить из него? – спросила я. – Вы сможете убить из него немца?

– Сильно сомневаюсь в этом, – сухо ответил Максим. – Во время атаки я поднял свой отряд, мы выбежали из траншеи и бросились на противника. Они открыли огонь из пулеметов, а я начал стрелять из своего револьвера. Но револьверная пуля в отличие от пулеметной летит не очень далеко. И у меня было всего шесть пуль. Ни одна из них не достигла цели. У меня возникла уверенность, что меня непременно убьют. Два моих самых близких школьных друга уже погибли. Мне дали месяц отпуска. Но по-настоящему я еще не сражался.

– А вы научитесь убивать?

– Если хватит времени научиться.

Поражаюсь, как это я тогда сдержалась и не ляпнула ему, что он так же глуп, как и его отец. Он не умрет. Он не имеет права умереть. Потому что у меня есть свой замысел, и ему предстоит принять в нем участие. Вряд ли Максим поверит мне, что непременно выживет, потому что я не хочу, чтобы он погиб. И поэтому я промолчала. А он вернул оружие на место в портупею. Представляешь? Тот самый пистолет, который он накануне чистил и смазывал. Все это время он хранился у него. Я никогда не спрашивала, убил ли он хоть одного немца из этого пистолета. Макс не любил говорить про войну, а я никогда не настаивала. Так что вполне может быть, что он научился убивать, а может, и нет.