Такое состояние было крайне неприятно Джеральду, ведь он не знал скуки, переходя от одного дела к другому, и никогда не оказывался в таком ущербном положении. И теперь, казалось, постепенно что-то терял. Его стало трудно увлечь новым делом. Что-то омертвело в нем, отказываясь реагировать на новые предложения. Он ломал голову, что могло бы спасти его от опасного погружения в безделье, снять напряжение от внутренней пустоты. И решил, что только три вещи, только они могли пробудить его к жизни. Во-первых, вино или гашиш, во-вторых, откровенный, начистоту разговор с Беркином и в-третьих — женщины. Но выпить было не с кем. Женщины тоже не было. Беркин находился в отъезде. Оставалось мириться с этим непривычным состоянием.

При виде друга его лицо мгновенно озарилось чудесной улыбкой.

— Представь, Руперт, — сказал он, — я только что пришел к выводу: главное в жизни — когда есть с кем разделить одиночество, — не просто с кем попало, а с тем, кто тебя поймет.

Джеральд смотрел на вошедшего мужчину, улыбаясь непривычной для себя улыбкой, в ней светилось облегчение. Лицо же было бледным и даже измученным.

— Полагаю, ты говоришь о женщине, — презрительно буркнул Беркин.

— Женщина — неплохо. Но когда ее нет, сойдет и мужчина, если он не зануда.

Джеральд проговорил это со смехом. Беркин сел ближе к огню.

— Чем ты занимаешься? — спросил он.

— Я? Да ничем. Я в плохой форме, все действует мне на нервы, не могу ни работать, ни развлекаться. Может, старею?

— Хочешь сказать, тебе все наскучило?

— Наскучило? Не знаю. Ничем не могу заняться. То работаю за двоих, а то все из рук валится.

Беркин поднял голову и заглянул Джеральду в глаза.

— Постарайся чем-то увлечься, — посоветовал он.

Джеральд улыбнулся.

— Пожалуй. Если дело того стоит.

— Безусловно, — поддержал его Беркин своим тихим голосом. Последовало долгое молчание, во время которого каждый остро ощущал присутствие другого.

— Надо уметь ждать, — нарушил молчание Беркин.

— Вот как! Ждать! Чего же?

— Кто-то говорил, что от ennui[88]есть три лекарства: сон, вино и путешествие, — сказал Беркин.

— Устарело, — возразил Джеральд. — Когда спишь, видишь сны, напившись — ругаешься, в путешествии — кричишь на носильщика. Нет, спасение только в работе и в любви. Нет работы — надо влюбиться.

— За чем же дело стало? Влюбись, — отозвался Беркин.

— Не в кого. Такая возможность практически не существует.

— Не существует? И что тогда?

— Остается только умереть, — сказал Джеральд.

— Похоже, так. — Беркин не спорил с другом.

— Не знаю, — произнес Джеральд. Он вынул руки из карманов брюк и взял сигарету. В его движениях ощущались напряженность и нервозность. Наклонившись, он прикурил от лампы, мерно затягиваясь. Хотя он никого не ждал к обеду, но по привычке переоделся.

— К твоим двум палочкам-выручалочкам можно прибавить еще одну, — сказал Беркин. — Работа, любовь и драка. Ты забыл о хорошей драке.

— Может, и так. Ты когда-нибудь боксировал?

— Не думаю, — задумчиво протянул Беркин.

— Жаль. — Джеральд запрокинул голову и медленно выпустил дым.

— Почему? — удивился Беркин.

— Неважно. Просто я подумал, не побоксировать ли нам раунд-другой. Может, мне и правда надо кого-то поколотить. Это только предположение.

— И ты решил поколотить меня? — поинтересовался Беркин.

— Тебя? Как сказать… Может быть. Конечно, по-дружески.

— Понятно, — язвительно отозвался Беркин.

Джеральд стоял, привалившись к камину. Он смотрел на Беркина сверху вниз, и в его глазах промелькнул ужас, какой бывает в налитых кровью, измученных глазах жеребца, когда тот, охваченный страхом, оглядывается назад.

— У меня такое чувство, что если я не буду крепко держать себя в руках, то сделаю какую-нибудь глупость, — сказал он.

— Ну и что? — холодно спросил Беркин.

Продолжая все так же смотреть на Беркина сверху вниз, Джеральд слушал друга с легкой досадой — он словно ждал от него чего-то.

— Когда-то я занимался японской борьбой, — сказал Беркин. — В Гейдельберге в одном доме со мной жил японец, он-то и научил меня кое-чему. Однако, признаюсь, я не особенно в этом преуспел.

— Великолепно! — воскликнул Джеральд. — Никогда не видел японскую борьбу. Ты, наверное, говоришь о джиу-джитсу?

— Да. Но я неважный борец, эти вещи меня мало интересуют.

— Правда? А меня очень. С чего там начинается схватка?

— Если хочешь, могу показать, что знаю, — предложил Беркин.

— Показать? — странная, натянутая улыбка промелькнула на лице Джеральда. — Что ж, буду рад.

— Значит — джиу-джитсу. Только в накрахмаленной сорочке у тебя мало что получится.

— Тогда разденемся — чтобы все было по правилам. Подожди минуту… — Джеральд позвонил, вызывая лакея. — Принеси пару сандвичей и сифон с минералкой, — приказал он, — и больше не беспокой меня сегодня. Проследи, чтоб никто не беспокоил.

Лакей вышел. Джеральд повернулся к Беркину, глаза его горели.

— Ты ведь боролся с японцем? — спросил он. — Вы раздевались?

— Иногда.

— Ага! Он был хорошим борцом?

— Полагаю, хорошим. Впрочем, мне трудно судить. Очень быстрый. Увертливый. Весь наэлектризованный. Любопытно — в восточных людях есть какая-то своеобразная вязкая сила; кажется, тебя обхватывает не человек, а полип.

Джеральд понимающе кивнул.

— Могу представить — стоит только взглянуть на них. У меня тут же рождается отвращение.

— Скорее отвращение, смешанное с влечением. Неприветливые и усталые — они действительно вызывают неприязнь. Но все меняется, если их охватывает азарт, разгоряченные, они становятся по-своему привлекательны. От них бьет электричеством, как… от угрей.

— Что ж, возможно.

Лакей внес поднос и поставил на стол.

— Не беспокой меня больше, — сказал Джеральд.

Дверь закрылась.

— В таком случае давай разденемся и приступим? Или хочешь сначала выпить? — спросил Джеральд.

— Не хочу.

— Я тоже.

Джеральд запер дверь и освободил от лишних вещей середину комнаты. В комнате было много места, на полу лежал толстый ковер. Джеральд быстро сбросил с себя одежду и ждал, когда то же самое сделает Беркин. Наконец тот встал перед ним — худой, с бледной кожей, он был похож скорее на призрак, чем на живого человека. Джеральд так и воспринимал его — больше как духовную, чем физическую субстанцию. Тело самого Джеральда, вполне плотское и осязаемое, было почти совершенным.