Стоявшие возле меня Камагин и Осима обменялись взглядами.

– Только без слов, – предупредил я мысленно. – Мы не знаем, какая на базе техника подслушивания. И не жестикулируйте, пожалуйста.

Они продолжали обмениваться взглядами, выразительно кривили лица, но рук из карманов не вынимали, чтобы не привлечь к себе внимания резким движением. К ним присоединились Ромеро и Петри, и разговор безруких глухонемых стал таким оживленным, что я встревожился.

Развязка затянувшейся неразберихи была жесткой. В одном из звездолетов засверкало желтым огнем пятно, и пляска в воздухе оборвалась. И лошади, и ангелы, и драконы, и Лусин верхом на Громовержце покатились вниз. Ангелы и пегасы с прежней энергией махали крыльями, но рушились, как лыжники с трамплина.

Ромеро вскинул бровь – мимика его была предельно выразительна.

– Ну что ж – звездолеты! – пробормотал Камагин. – Не везде же будут эти чертовы машины!

Передние ряды нашей колонны углубились в лес. К нам, обгоняя отставших, подобрались Труб и Лусин. Труб был сконфужен неудачным весельем в воздухе, а Лусин сиял. Громовержец показал свои летные способности – и это почти примиряло Лусина с пленом.

– Хорошо, а? – похвастался он вслух.

Я промолчал, а Камагин ответил через дешифратор:

– Отлично! Крылатые друзья облегчат нам заключение.

Я обратился к Трубу, уныло поджавшему крылья:

– Как летается на высоте? Отвечай через прибор.

В отличие от Лусина, который, разговаривая через дешифратор, становился красноречивым, Труб начинал мекать, чуть переходил на прямую мысль. Он был из тех, кого Ромеро называет косномысленными.

– Леталось… видишь ли, Эли… вроде на Земле! Лучше Оры. Выше – труднее… Быстрое разрежение – вверх.

– Падалось легче, чем поднималось, – добавил Лусин.

Из объяснений Труба я уяснил, что тяготеющее поле планеты сконструировано не по Ньютону.

За поворотом металлической аллеи открылось металлическое сооружение в зеленой чешуе окислов и оползнях солей. Внутрь его вел туннель. Я остановился и оглянулся. Позади шли все три экипажа звездолета, за ними, то шагом, то короткими взлетами, то отставая, то обгоняя, двигались ангелы, шествие завершали пегасы и драконы. Немыслимо было втиснуть в приземистое помещение такую ораву!

– Нас приглашают, и пока вроде вежливо. – Ромеро кивнул на охранников, усиленно мотавших мерцающими перископами.

– Подождем Орлана, – решил я.

Пока мы ждали, зеленая тучка, закрывшая солнце, пролилась зеленым дождем из солей никеля. Сперва падали отдельные капли, быстро запятнавшие нас, потом хлынул ливень. В потемневшем небе засверкали молнии, темно-красные, тусклые. Я отыскал Мери и Астра и укрыл их своим плащом. Мери дрожала, а сын с обидой доказывал, что способен вынести все, что выносят другие мужчины.

– Безусловно, – утешил я его. – И если бы этот ливень требовал духовных и физических усилий, я сам потребовал бы от тебя: ну, поборись! Но он только пачкает, а грязи добавлять не обязательно.

Ливень оборвался внезапно, в небе засветился тот же невыразительный белый карлик, медленно клонившийся к горизонту. Мы были мокры и перепачканы, люди превратились в зеленые статуи, ангелы топорщили намокшие зеленые крылья, Труб встряхивался, как пес, выбравшийся из воды, я выжимал отяжелевший плащ.

За этим занятием нас застал Орлан.

– У нас под душ идут, чтоб очиститься, у вас – чтоб запачкаться, – сказал я сердито.

– Никелевая планета! – пояснил он снисходительно и бесстрастно. – Среди наших баз имеются марганцевые, железные, свинцовые, кобальтовые, натриевые, золотые, ртутные… Для вас выбрана никелевая, потому что она – зеленая.

– Я предпочел бы золотую, они нам знакомы, – сказал я, намекая на то, что одну золотую планетку мы уничтожили.

Он пропустил намек мимо ушей.

– Вы не вынесли бы там хлорных соединений золота. Великий хочет сохранить вам жизни.

– Если вы заботитесь о наших жизнях, зачем загонять нас в эту тесную берлогу?

– Места хватит всем.

Туннель вел во вместительный вестибюль, откуда отпочковывались широкие коридоры с самосветящимися стенами. Под маской невзрачного домика скрывался обширный комплекс. Все здесь, как и снаружи, было никелевое, но соединения никеля потеряли мертвенную зеленую однообразность; металлически чистый, он уже синевато поблескивал.

– Направо – людям, прямо и налево – вашим союзникам, – сказал Орлан.

Ангелы повалили прямо, пегасы и драконы понеслись налево, мы с Орланом повернули направо. Самосветящийся коридор вел в огромный четырехугольный зал, стены и потолок его тоже светились. Вдоль стен тянулись похожие на желоба сооружения. В такой тюрьме можно было разместить команды целого флота галактических кораблей, а не только три экипажа.

– Нары! – показал Ромеро на желоба.

– Размещайтесь! – сказал Орлан. – Ты пойдешь со мной, адмирал.

Ко мне подошли Осима и Камагин, сзади встал Ромеро.

– Мы не пустим адмирала одного, – сказал Осима.

Ничто не изменилось на бесстрастном лице Орлана.

– Адмирал пойдет один. Вы не нужны.

Ромеро кивнул на телохранителей Орлана:

– Разрешите заметить, что вас тоже сопровождают адъютанты. Охрана по рангу положена каждому адмиралу.

– Он пойдет один, – холодно повторил Орлан.

– Не волнуйтесь, – сказал я друзьям. – Один я пойду или нас будет трое, все равно мы в полной их власти.

Я еле поспевал за моими проводниками: их плавные прыжки, напоминавшие танец, а не ходьбу, были даже быстрее моего бега. Временами они останавливались и поджидали не оборачиваясь, точно видели спиной так же хорошо, как глазами.

В новом помещении, маленьком и скудно освещенном, Орлан приказал мне остановиться. Я стоял посреди комнаты. Орлан с телохранителями подошел к двери напротив, и она открылась им навстречу.

В помещение вприпрыжку вбежал человек, и я сразу узнал его. Это был Андре. Он двигался не как Андре, у него была старческая сгорбленная фигура, он уныло, не как Андре, склонял голову, нелепо размахивая руками, нелепо, скрипучим голосом что-то бормотал. Ничего не было у него от Андре, все было иное, незнакомое, неожиданное, непредставимое!.. Но это мог быть только Андре!

– Андре! – закричал я, кидаясь к нему.

Он поднял голову, и я увидел его лицо, постаревшее, изможденное, до того непонятное, что восторг мой мгновенно превратился в страх. Я прижал Андре к груди, застонал от ликования и боли, но в ту же минуту понял, что не одну радость принесет воскрешение Андре из небытия, и, может быть, меньше всего – радость.