И на каких принципах можно основать союз человека с разрушителем? Совместно покорять еще свободные народы? Рука об руку истреблять еще не истребленное, разрушать еще не разрушенное? Обратить в своих врагов всех звездных друзей человечества, высокомерно объявив их недочеловеками и античеловеками? Отказаться от союза с пока неведомыми нам галактами, так разительно похожими на нас самих?

Не лучше ли игнорировать обращение Великого разрушителя и, возможно заплатив за такую дерзость нашими жизнями, дать ему ясное представление о воле и намерениях человека?

– Никаких переговоров с преступниками! Всем оставшимся оружием!.. – донеслась до меня мысль Камагина.

– Единственное, чем мы владеем, – наши маленькие жизни, – сказал Ромеро.

– Значит, отдать наши маленькие жизни! – Камагину лишь с трудом удалось не прокричать об этом вслух.

– Я за переговоры! – сообщил Осима. – Умереть всегда успеется. Но раз адмирал будет говорить от имени человечества, пусть не забывает, что за ним стоит вся человеческая мощь. Мы в плену, но человечество свободно!

– Пусть освободит нас и вернет захваченный звездолет, – добавила Мери.

– Короче, разрушители должны капитулировать, – хладнокровно подвел итоги Ромеро. – И этот результат, которого мы не сумели добиться объединенной мощью человечества, должен быть получен с помощью речи адмирала. Неплохая программа, и я поддерживаю ее, хотя сомневаюсь, что она исполнима.

Я не стал говорить, что думаю, только заметил:

– Принципы, вызвавшие войну с разрушителями, остаются обязательными для нас и в плену. Лишь на их основе возможно соглашение.

После этого я сообщил Орлану, что согласен на встречу.

У выхода мне встретился Лусин, возвращавшийся от крылатых. Лусин еще не знал об Андре и сразу не обратил внимания на старческую фигурку, скорчившуюся на нарах, но до меня донеслось тоскливое бормотание: «Серенький козлик, серенький козлик…»

Великий разрушитель был еще больше похож на человека, чем Орлан, и еще менее человечен, чем тот.

Прежде всего, он был огромен, почти четырех метров роста. Непропорционально маленькая голова гнездилась на непропорционально длинной шее. На голове сверкали огромные глаза, жадно распахивался и прикрывался громадный рот. И оттого, что лицо властителя тоже было безносо, оно казалось скорее змеиной мордой. «Не образ человека, а образина», – сформулировал я первое впечатление.

Он смотрел на меня светящимися глазами. Это не метафора – из глазниц бил трассирующий свет. Цвет кожи Орлана показывал его настроение, а властитель старался напугать собеседников – для этого сверкание глаз подходило больше, чем озаренность лица.

Он тяжело восседал на помосте вроде трона. Для меня сиденья приготовлено не было. Я опустился на пол и скрестил ноги. В обширном зале мы были вдвоем.

– Ты знаешь, что я хочу предложить вам союз? – не то спросил, не то установил Великий разрушитель. Он разговаривал на сносном человеческом языке.

– Знаю, – ответил я, – но, прежде чем говорить о союзе, я должен задать несколько вопросов.

– Задавай. – Он, как и Орлан, не признавал нашего вежливого обращения на «вы».

– Вы похожи на человека и говорите по-человечески. Но мы даже отдаленно не родня.

– Я могу принять любой облик, лишь бы он был биологически возможен. Я облекся в человекоподобие, чтобы тебе было удобнее.

– Я бы предпочел ваш естественный вид. Мне было бы приятней, если бы вы меньше походили на меня.

Он разъяснил, что смена образа – дело хитрое. Изготовление новой оболочки требует немалого времени. И вообще он не злоупотребляет своей свободой трансформации. Про себя я порадовался: если смена облика непроста даже для властителя, то в ближайшее время нам не грозит появление псевдолюдей.

Было несколько мелочей, смущавших меня, и раньше, чем переходить к основному, я коснулся их:

– Наш звездолет был задраен, но Орлан появился в нем. Как он это сумел?

– Появился не он, а его изображение, сфокусированное в звездолет. Разве вы не применяете передачу изображений?

– Применяем. Но у нас силуэты-картинки… Осима же разбил пальцы об изображение Орлана.

– Вы, очевидно, передаете только оптические характеристики, а мы и другие свойства – твердость, теплоту, даже электрическую напряженность. Все очень просто. Еще вопросы?

Я сообщил, что облечен властью для войны, но не для союза. Если он собирается затрагивать проблемы, интересующие все человечество, то во всяком случае та часть человечества, что находится неподалеку, то есть все мои товарищи, должна участвовать в обсуждении. Он возразил: если транслировать нашу передачу, то его подданные тоже услышат ее. Мне это безразлично, сказал я. Он отметил, что я разговариваю тоном победителя, а не побежденного. Я ответил, что нужно различать разговоры и переговоры: разговаривает он со своими пленными, но в переговоры вступает со всем человечеством, – стало быть, ему нужно привыкнуть к тону, который свободное человечество для них изберет. Он объявил, что для начала удовольствуется соглашением со мной, а не со всем человечеством. Я поинтересовался, имеет ли он в виду меня одного или с товарищами. Он имел в виду всех нас. В таком случае без информации, передаваемой всем, не обойтись, стоял я на своем. Ему внове был такой дерзкий тон. Неплохо приучиться к любому тону, повторил я, и можно начать с меня. Уже не один пленник представал перед ним – и у всех тряслись поджилки, ибо он волен в их жизни и смерти. У меня, возможно, поджилки тоже трясутся, но волен он лишь в физическом моем существовании, а не в помыслах и желаниях. К тому же он добивается того, чтобы мы захотели с ним дружить, – трясущиеся поджилки вряд ли способствуют такому желанию. И вообще мучить пленников он может в соответствии со своими обычаями и на своем языке, но завоевывать их дружбу надо на их языке и согласно их обычаям.

После этого я замолчал, вызывающе глядя на него. Он тоже молчал – и достаточно долго. Я убедился, что старинное выражение «глаза метали молнии» отнюдь не гипербола. Складывалось впечатление, что меня ослепляют прожекторами.

– Хорошо, пусть наша беседа транслируется, – сказал он потом. – Но, если мы не договоримся, я должен буду показать своим подданным, как расправляюсь с упрямцами.

– Я это понимаю, – сказал я спокойно. Я очень волновался.

В ту же минуту дешифратор донес до меня возбужденные голоса друзей. Они, позабыв об осторожности, не мыслями, а словами обсуждали мое положение. Я прервал их разноголосый хор и пригласил послушать разговор с Великим разрушителем. Наступило удивленное молчание, потом Ромеро торжественно произнес одну из своих любимых напыщенных фраз: «Начинайте, адмирал, мы все превратились в слух».

Еще я услышал смятенное восклицание Лусина: «Какой ужас, Эли! Какой ужас!» – и понял, что оно относится к Андре.