На самом деле главными участниками переговоров были со стороны Карла VII Реньо Шартрский и Ришмон, со стороны Филиппа Доброго — сам великолепный хозяин и его верный канцлер Никола Ролен. Весь август 1435 г., перемежаясь турнирами и пирами, шли прежде всего переговоры о франко-английском мире. Диалог, прерванный шестнадцать лет назад, возобновился совершенно в иной атмосфере, чем окружала Генриха V в Лондоне, в Винчестере, в Понтуазе, в Труа. Бедфорд знал это и считал, что готов к существенным уступкам. Но для него было невозможно как отступиться от дела, которому он тринадцать лет отдавал все силы, так и отречься от идеи «двойной монархии», контуры которой наметил договор в Труа. И он предложил Валуа оставить им провинции, где их преобладание было бесспорным; но Генрих VI оставался королем Франции и хозяином Парижа, а «Карл Валуа» должен был принести оммаж своему ланкастерскому суверену за половину королевства, которую ему разрешалось удержать. Из своего дворца в Руане, где он умирал, Бедфорд не мог услышать, какое изумление вызвали его нелепые предложения. Рассматривать реймского помазанника как обычного мятежника, которого можно простить, указав ему место, не отдавать ему короны и столицы, в то время как он уже носил первую и угрожал второй, значило не понимать, что игра проиграна. Ланкастеры могли бы вернуться к более реалистичным концепциям Эдуарда III, отказавшись от химер, чтобы сохранить некоторые провинции. Они этого вовремя не поняли. Реньо Шартрский при поддержке речистого Жана Жювенеля сначала потребовал полного вывода английских войск из королевства за денежную компенсацию, а потом сообщил, что прежде всего от Ланкастеров требуется отказ от французской короны. При такой разнице подходов достичь соглашения не было никакой возможности, потому 1 сентября Бофор и его свита первыми прервали переговоры и покинули Аррас. При поддержке папского легата Филипп Добрый решил подписать договор без участия англичан. Мир, заключенный 20 сентября и через день ратифицированный, выглядел крайне выгодным для Бургундии. Кроме Шампани и Бри, Карл признавал все территориальные уступки, за которые Ланкастеры в свое время купили союз с «великим герцогом Запада»: указывалось, что Филипп сохранит Маконне, графство Оксер, графство Понтье, некогда переданные ему Генрихом V, графство Булонь, занятое им после смерти герцога Беррийского, «города на Сомме» — Сен-Кантен, Амьен, Корби, Сен-Рикье и т. д., то есть цепь крепостей, прикрывающих Артуа и угрожающих Парижу, которые были отданы ему в залог по случаю брака с Мишель Французской и которые он оставил себе как компенсацию за еще не выплаченное приданое. Король сможет их выкупить за огромную сумму в 400 000 экю. Наконец, отдельная статья освобождала Филиппа при жизни Карла VII от обязанности приносить тому оммаж за свои французские фьефы, давно или вновь приобретенные. Тем не менее герцог, что бы ни говорили, не стремился к независимости от монархии Валуа. Он — французский принц, и все его амбиции ориентированы на Париж. Разорвав вассальную связь, он бы, конечно, мог упрочить единство Бургундского государства, но был бы вынужден отказаться от контроля над королевским правительством, а в качестве «принца лилий» такую возможность он имел. Если же он временно освобождался от принесения оммажа, так это потому, что ему претило быть вассалом человека, которого он считал ответственным за смерть отца.

Ведь Арраский договор дал Филиппу высшее удовлетворение, которого он тщетно добивался, составляя договор в Труа, — месть за преступление в Монтеро. Карл унизился перед кузеном, отрицая всякое личное участие в убийстве, обещал покарать виновных, названных поименно, воздвигнуть искупительный памятник, заказать мессы за упокой души жертвы; от его имени один из его советников на коленях приносит покаяние перед герцогом Бургундским. Это был чувствительный удар по самолюбию французского короля: перед лицом чрезмерно могущественного вассала он принимал вид кающегося преступника, унижаясь до того, чтобы просить прощения за действие, ответственность за которое он громогласно — может, даже слишком — отрицал. И еще более жестокий удар для оставшихся приверженцев бывшей партии арманьяков, которой церемония в Аррасе предвещала конец. Но, отмежевываясь от тех, кто был для него в молодости единственной опорой, Карл VII завершал трансформацию, начатую помазанием в Реймсе: из вождя группировки, которого активно старались низвергнуть, он превращался в короля всех французов, а значит, в единственного короля Франции. Сколь бы жестоким ни было унижение, игра стоила свеч.

Бедфорд умер 14 сентября, не успев осознать весь масштаб бургундской измены. Через несколько недель в Париже, в полном одиночестве, во дворце Сен-Поль, куда только что переселилась, скончалась королева Изабелла; она ушла в небытие одновременно со своим творением — договором в Труа.

Итак, судьба династии, пятнадцать лет балансировавшей на острие ножа, теперь была спасена. Под ее власть сразу возвращались все провинции, до того верные Бургундцу, все города, где не стояли английские гарнизоны. За одну зиму после Арраского конгресса был практически очищен от врага Иль-де-Франс. Верхнюю Нормандию охватило восстание, и роялистские шайки теперь могли там рыскать беспрепятственно, а Дьепп сдался Карлу VII. Чтобы взять Париж — его захват стал бы естественным венцом всех этих операций — могла потребоваться долгая осада: ведь гарнизон имел приказ обороняться. Ришмон, подойдя к столице в феврале 1436 г., замкнул кольцо блокады, перекрыв движение судов по всем рекам. В городе начался голод. Коннетабль сговорился с бургундскими чиновниками, которые поручились ему за настроения горожан. Удачно вызванное 13 апреля восстание позволило королевским войскам вступить в Париж без боя. Вражескому гарнизону, укрывшемуся в Бастилии, позволили уйти, но удалялся он под свист тех самых горожан, которые когда-то с радостью приняли его.

Резонанс этого события во всем королевстве был огромен. Карл VII мог с полным правом рассылать повсюду ликующие сводки о победе. Возвращение столицы означало воссоздание и укрепление королевства — к вящей славе Валуа. Это был конец ланкастерской мечты. Добиваясь ее осуществления, умерли Генрих V и Бедфорд, но их дело не пережило их. Конечно, еще оставались Руан, регент, правящий именем Генриха VI, английский сенешаль, Королевский совет, Канцелярия, Счетная палата, Палата Шахматной доски. Эти чиновники пока контролировали почти всю Нормандию, часть Мена, часть Гиени. Но рано или поздно им придется вернуть все захваченное восстановленному королевству, чьи органы управления быстро приспособятся к новой ситуации.

Взятие Парижа и подчинение англо-бургундской Франции означало практическое, если не полное, объединение королевства, власть над которым двадцать лет оспаривали две соперничавших династии и которое до того раздиралось борьбой партий. Чтобы начать реорганизацию управления страной из отвоеванной столицы, нельзя было дожидаться ни полного изгнания Ланкастеров, ни покорения Нормандии и Гиени. Как и после всех великих внутренних кризисов, потрясших страну в позднейшие исторические периоды, как при Генрихе IV сразу после религиозных войн или при Первом консуле после революционной грозы[124], перед победоносным королем встала деликатная проблема — объединить всех отныне примиренных подданных и воссоздать твердую власть, правление которой изгладило бы память о былых раздорах. Конечно, целью «реформ» Карла VII были не столько нововведения, сколько реставрация. Но после них Франция уже и в политическом, и в административном отношениях отличалась от страны, которой правил его дед Карл V. К таким изменениям, которые в свою очередь оказали влияние, и порой решающее, на окончание войны, подтолкнули и выводы из пережитого опыта, и текущие нужды момента. Реформы не были ни делом одного дня, ни воплощением заранее разработанного плана. Административная реорганизация, начатая сразу же после вступления Ришмона в Париж, велась скачкообразно, без направляющей идеи, годами, и особенно ей способствовало затихание войны в период с 1440 по 1450 г., а после — заключение Турского перемирия. Именно на это десятилетие приходится и больше всего ордонансов, и самые решающие из них. Рассматривая их в хронологическом порядке, можно было бы упустить из виду важность совершенного дела. Но, набрасывая общую картину, нам ни на миг нельзя будет забывать о политических обстоятельствах, объясняющих ее самые броские черты, и ради ясности изложения рассказ об этом начнем сейчас же.