Что отличает правление Карла VII от правления первых Валуа — так это постоянное пополнение средств и вооруженных сил. Но сказать, что этот король «создал» постоянный налог и постоянную армию, — значит грубо упростить бесконечно более сложную реальность. Уже давно и в течение длительных периодов «экстраординарные» средства, главным образом талья, которая давала намного больше денег, чем все остальные налоги, собирались как квазипостоянные подати. Лишь крайняя слабость вынуждала буржского короля, как мы уже сказали, почти ежегодно просить у Штатов вотировать необходимые для продолжения войны субсидии, часто непосильные. Похоже, что до 1435 г. французская монархия стремилась быть режимом, конечно, авторитарным, но ограниченным необходимостью получать согласие на налоги. Если бы эта практика продолжалась, Штаты Лангедойля, представлявшие все королевство, кроме лангедокских сенешальств, могли бы стать постоянным институтом и выполнять роль, какую играл парламент за Ла-Маншем. Люди короля очень явственно ощутили эту опасность, чему способствовало и поведение самих депутатов. Дороги были небезопасны, поездки требовали больших затрат и часто были сопряжены с риском, отчего городские коммуны не спешили откликаться на призывы короля либо их делегаты, приехав, спешили поскорее вернуться домой. Поскольку главным было вотировать субсидию, то все хотели, чтобы это произошло без промедлений. Наказы депутатам Штатов выслушивали рассеянно, ответы на них давали уклончивые или откладывали на потом, тем не менее собрание выражало свое удовлетворение. Лишь в двух случаях: в 1431 г., когда речь шла о монетах, и в 1439 г., когда обсуждалась воинская дисциплина, — для удовлетворения требований трех сословий были приняты специальные ордонансы. Сразу же после голосования по вопросам финансов ассамблею распускали, а продолжалась ее сессия не более трех дней. Таким образом, монархия не позволяла ни контролировать свои расходы, ни навязывать себе политику. Однако королевские чиновники считали, что и обязательное требование выпрашивать средства, необходимость в которых очевидна, — уже перебор. Даже в самые тяжелые моменты внешней войны бывало, что без всякого обращения к Штатам сверху декретировался новый сбор налога, установленного ранее, или вводилась какая-то новая подать: так сделали в 1425 г. после разгрома при Вернее, в 1429 г. ради похода на коронацию в Рейме, в 1430 г. для оплаты очень крупных расходов. Еще один шаг был сделан в 1435 и 1436 гг., когда Штаты позволили восстановить во всем королевстве косвенный эд, который с 1418 г. если и собирался, то нерегулярно. Отныне этот налог на продажи, исчислявшийся в размере 20 денье с ливра, или 1/12, король мог периодически взимать, более не обращаясь каждый раз к депутатам трех сословий. Потом настал черед тальи. Штаты 1439 г. были последними, к которым король обратился с просьбой о разрешении собрать этот налог. Его продолжали взимать и в последующие годы; королевский ордонанс, изданный с учетом прогнозов «господ финансов», установил его сумму на каждый год, и до самого конца царствования она все время возрастала. Так в управлении финансами, ставшем более сложным, стало проявляться и больше предусмотрительности. Ежегодно для сведения Королевского совета финансовые органы составляли проект бюджета, называвшийся «планируемой сметой расходов»; по окончании бюджетного года они представляли в Совет чистовые счета, свою «фактическую смету». С 1450 г. казначеи и «генералы», слив воедино счета по ординарным и экстраординарным налогам, будут разрабатывать единый проект — «генеральную финансовую смету», чтобы Совет использовал ее для определения размера тальи.

Коль скоро теперь сам король объявлял о своих потребностях и предписывал общую сумму, которую надо собрать, то можно сказать, что налог стал постоянным. Но это не значит, что мнение податных людей более не принималось в расчет нигде и никогда. Лангедок, с населением которого по стечению обстоятельств приходилось иметь дело отдельно, ревниво сохранял свои отдельные Штаты; в 1423 г. король попытался было обложить южные сенешальства налогом, соразмерным тому, что вотировали депутаты Лангедойля, но после бурных протестов заинтересованных лиц был вынужден в 1428 г. взять на себя обязательство каждый раз запрашивать лангедокских депутатов, прежде чем взимать там налог. Таким образом, здесь продолжались частые, минимум ежегодные собрания, где депутаты, изложив наказы, которые в большей или меньшей степени учитывались, доставляли себе удовольствие поворчать в ответ на просьбы королевских наместников, а потом приступали к распределению субсидии между епархиями провинции. Но поскольку компетенция Штатов Лангедока распространялась только на один регион, в целом не столь большой, то они все в большей мере приобретали облик местной ассамблеи, которая старалась лишь защитить свои частные интересы и потому не представляла большой опасности для центральных властей монархии.

Ведь, действительно, были еще и местные Штаты, даже в доменах короны, и порой их созывали для решения вопросов срочных и имевших местное значение. Так, Штаты Шампани в 1431 г. выделили деньги, необходимые для содержания королевских гарнизонов в этой недавно отвоеванной провинции; Штаты Иль-де-Франса в 1436 г. дали возможность осадить Крей, обеспечив нужды осаждавших. В других местах от них добивались вотирования экстраординарных субсидий, всегда для ограниченной территории и на определенное время, обычно имевших вид дополнительной тальи; они распределяли эти налоги сами либо контролировали назначение делегатов. Но все это были исключительные случаи, которые после прекращения деятельности Штатов Лангедойля встречались все реже. Остались лишь более сильные и более регулярно созывавшиеся ассамблеи крупных фьефов, потому что распоряжавшиеся там принцы нуждались в них для выделения себе добровольных пожалований, местных эда или тальи, которые шли в казну не короля, а самого магната. А поскольку королевская власть по мере поглощения этих провинций доменом постарается открыто не ущемлять местных привилегий, она заботливо сохранит на этих землях институт Штатов, то есть Лангедок станет примером для Дофине — провинции, в этом отношении приравненной к крупному фьефу, для Артуа, Прованса, а позже и для Бретани; бывший Лангедойль, после исчезновения своих штатов ставший «pays Selections», будет стянут поясом из «pays d'Etats», сохранивших свои провинциальные ассамблеи.

Хотя вряд ли можно сказать, что у Карла VII была продуманная и логичная концепция финансовой «реформы», по отношению к комплексу мер, предпринятых в военной сфере, термин «реформа» вполне пригоден.

Надо признать, что ситуация здесь была катастрофической и требовала принятия экстренных мер. Франко-бургундское примирение далеко не принесло мира истерзанной стране: лишив дела множество наемников, которым до сих пор и в том, и в другом лагерях платили очень плохо, оно побудило эти изголодавшиеся шайки разбрестись по всему королевству. Государство, слишком бедное, чтобы взять их к себе на жалованье и бросить на последние бастионы ланкастерского владычества, было не в состоянии даже изгнать их из провинций, которые они грабили. Похоже, что в стране, изнуренной двадцатью годами войны, их бесчинства были еще ужаснее, чем при Иоанне Добром. Рассказы хронистов, изобилующие жуткими подробностями, полностью подтверждаются документальными жалобами, сохранившимися в архивах: здесь было все — грабежи, поджоги, истязания, насилия, резня. «Живодеров» не останавливало ничто, кроме разве что городских стен, которых они не могли взять приступом. Их не волновал даже собственный завтрашний день: ради сиюминутной, преходящей выгоды они устраивали бессмысленные разорения. От их постоянных налетов деревня пустела, и нищета порождала нищету. Это бедствие поочередно испытали все провинции королевства, и не только те, что раньше были театром военных действий, но и другие, которым разбойники отдавали предпочтение как менее обедневшим. «Живодеров» видели в Лангедоке, в Альбижуа, в Оверни, в Берри; они хлынули в Бургундию и творили грабежи даже за границей — в Лотарингии, в Эльзасе, где их все еще называли арманьяками. Их капитаны, обогатившиеся за время долгих кампаний, пренебрегали королевскими приказами: так, Перрине Грессар, прежде тративший всю энергию на службу англо-бургундскому делу, отказался сдать Ла-Шарите королю Франции; эту проблему решили, назначив его капитаном на службе Карла VII. Стремления других простирались дальше: бывшие соратники Девы, такие, как Ла Гир и Ксентрай, «работали на себя», при этом продолжая занимать официальные должности, — например, Ксентрай был сначала сенешалем Лимузена, а потом бальи провинции Берри. Арагонец Франсуа де Сюрьенн продолжал воевать на стороне англичан, получая щедрое жалованье из Нормандии; бастард Бурбонский разорял центральные провинции, пока наконец не кончил жизнь на эшафоте. Самый опасный из всех, кастилец Родриго де Вильяндрандо, долго творил свои преступления в условиях полнейшей безнаказанности.