Она кивнула и благодарно сжала его руку.

— Тогда я вдвойне рада приезду столь мудрого советчика, ибо до нас дошли и рассказы о том, что сделано на Кэр-Бадоникусе. Весь Глестеннинг затаил дыхание — и есть отчего. У многих из нас родня в Кэр-Дарнаке, бежавшая от саксов, и их рассказы о жестокости и убийствах леденят кровь.

Лицо Мёрддина посуровело, рот сжался в тонкую линию.

— Похоже, таков у них, саксов, обычай. Кута вырезал всех до одного крестьян на расстоянии пяти миль от Пенрита. А потом этот ублюдок ушел от погони в Деуир и укрылся у тамошних саксов.

Пока Мёрддин сообщал ей последние новости, они миновали неглубокую низину и начали вновь подниматься по пологому склону, следуя изгибам лабиринта. Небольшая армия монахов из аббатства поддерживала каменные стены и мощеные дорожки в идеальном порядке, безжалостно выпалывая любую пытающуюся прорасти здесь зелень.

— Это приучает их к смирению, — пояснила Вивьена с лукавой искоркой в глазах. Им пришлось обойти вершину холма в обоих направлениях несколько раз, минуя сады, где монахи снимали последний урожай яблок и груш.

На самой вершине торчали в небо невысокие шпили аббатства — темные и даже отталкивающие. Ковианне эти постройки представлялись вообще издевкой, так не к месту прилепились они к самой Материнской груди. Она улыбалась и раскланивалась с монахами, а сама лелеяла мечту набраться достаточно силы, чтобы в один прекрасный день изгнать христианство из Британии и вернуть ее народ к старым обычаям, которых втайне продолжала придерживаться ее семья.

Славно ведь было бы войти в историю как Ковианна Отступница, королева Британии и императрица кельтов. Ей пришлось прикусить губу, чтобы удержаться от смеха, представив себе такую картину — прекрасно понимая при этом, что исход такой на редкость маловероятен, хотя бы потому уже, что христианство, ступив раз ногой на какую-либо землю, не уходило оттуда до тех пор, пока адептов ее не вырезали всех до единого.

Впрочем, вся затея основывалась на своевременном использовании того, что открывало нынешнее положение дел. Ковианна ни на минуту не сомневалась в том, что саксы рано или поздно, но возьмут свое. Какие бы чудеса ни ухитрялся извлечь Арториус из своих кавалерийских штанов, времена старых героев миновали, ибо мир изменился, и даже Арториусу не под силу остановить перемен, что падут на их головы — в эту ли битву, или в следующую, или через десяток лет. Все, чего он мог добиться, — это передышки, отсрочки неминуемой катастрофы, да еще ценой жизней сотен, тысяч бриттов.

Другое дело, если бы саксонского царя вроде Эйлле удалось не злить, а ублажить, умиротворить, спасая тем самым бриттов от уничтожения. Ведь свирепыми такие люди становятся, только если им перечить, унижать их — как Анцелотис унизил Куту. Вот тогда они и начинают резать всех направо и налево. Ведь когда Уэссекс примкнул к саксонским королям, обошлось без таких зверств… Ну, убивали, конечно, но не так же! Да, единственный путь — это помочь саксам мирным путем завладеть британскими крепостями.

В случае с Кэр-Бадоникусом она не могла поделать ничего, но вот Глестеннинг-Тор — совсем другое дело. В пользу саксов говорило с точки зрения Ковианны и еще одно: они до сих пор оставались далекими от христианства язычниками. Она ощущала в Эйлле куда более родственную ей душу, чем в аббате, на чьей совести было равноценное изнасилованию осквернение главного святилища Божественной Бригиты. Можно ли найти лучший способ возрождения веры, чем разрушение — камень за камнем — ненавистного аббатства, изуродовавшего священный Тор? Ради такого Ковианна готова была и рискнуть.

Они одолели последний поворот лабиринта и оказались на относительно плоской вершине. Здесь уже ничто не защищало их от дождя и пронизывающего ветра. Хмурые серые стены с узкими арочными проемами окон вызывающе торчали из зеленой травы. Аббатство было сравнительно небольшим, хотя Ковианна предполагала, что со временем оно разрослось бы раковой опухолью, ибо мощь его и богатства возрастали день ото дня. Молодой, не старше семнадцати лет, незнакомый Ковианне монах встретил их у тяжелых деревянных ворот обители.

— Что-нибудь случилось? — спросил он, пропуская их внутрь, в небольшой двор.

— Нет, ничего совсем уж срочного, — заверила его мать Ковианны. — Дукс беллорум прислал Эмриса Мёрддина проверить готовность Тора к обороне.

Облегчение мешалось с тревогой на лице молодого монаха.

— Я сейчас же провожу вас к аббату. Отец Элидор в это время у себя в келье, проверяет счета аббатства.

— Это было бы замечательно, спасибо, — кивнул Мёрддин.

Монахи Глестеннингского аббатства давным-давно усвоили всю тщетность попыток не пускать женщин из Ковианниного рода в стены обители; их и сейчас пропустили в здание, даже бровью не поведя в знак протеста. Темные серые стены, казалось, сдавливали их с боков, смыкаясь над головой, и от них гулким эхом отдавались шаги по каменному полу. Приземистые колонны, тяжелые своды и узкие окна только усиливали ощущение клаустрофобии.

Впрочем, окна по крайней мере могли считаться единственной привлекательной чертой аббатства, ибо все они были украшены разноцветными витражами работы искусных мастеров Глестеннинг-Тора. Те выдували цветное стекло уже несколько столетий, обучившись этому ремеслу у римлян. Рисунок витражи имели нехитрый — квадратики и кружочки белого и желтого стекла дополнялись кое-где маленькими пятнами более дорогого зеленого, синего и красного цветов; отдельные стекла соединялись полосами мягкого свинца, и свет, проходя через окно, падал на пол красивым разноцветным геометрическим узором. Настоящий шедевр располагался над алтарем: витражная мозаика с изображением Страстей Христовых. Однако даже такая красота на взгляд Ковианны была святотатством — как и весь храм, посвященный смерти, выстроенный на священном холме богини жизни.

Они прошли за алтарь и оказались в здании монашеских келий — длинной и еще более уродливой пристройке к церкви. В темный коридор открывались крошечные помещения, пустующие в этот час, ибо обитатели их занимались повседневной монастырской работой. Келья аббата помещалась в дальнем конце коридора и размером превосходила остальные кельи, ибо в ней стоял также рабочий стол аббата, хранились счета и манускрипты, которые он изучал. Отец Элидор работал: до Ковианны доносился скрип гусиного пера по пергаменту. Низко склонившись над столом, целиком углубившись в подсчеты, он не слышал их приближения, пока их провожатый не постучал в приоткрытую дверь. Элидор удивленно поднял голову, перо его застыло в воздухе, и на кончике его повисла, поблескивая в свете масляной лампы, капелька чернил.

— Леди Вивьена пожаловала из деревни, отец.

— Вивьена? Что-нибудь случилось? — Он встал из-за стола и нахмурился. Тут взгляд его упал на стоявшую за спиной у матери Ковианну, и он просиял. — Дорогое дитя! Наконец-то ты вернулась! — И он, радостно улыбаясь, поспешил им навстречу.

Она позволила ему обнять себя.

— Я так рада бывать здесь, — с самым искренним видом сказала она. — И я привезла с собой Эмриса Мёрддина.