Оптимисты были, со своей стороны, убеждены в том, что Дуалистическая монархия могла и должна была на деле подтвердить свой статус великой державы – и на этом фундаменте построить национальное единство. Оптимисты возмущались слабостью политики империи внутри страны и в регионе в целом – а также тем, что она оказалась неспособна включиться в мировую гонку колониальных захватов. В 1899 г. австрийский посол в Вашингтоне, опытный дипломат, писал одному из своих коллег: «То, что политика великих держав начинает во все большей мере затрагивать области, лежащие за пределами Европы, уменьшает нашу собственную значимость в качестве самостоятельного игрока. Проблемы, определявшие политическую ситуацию в восьмидесятых годах, перестают что-либо значить прямо у нас на глазах – как это уже ранее случилось с нашей борьбой за власть над Италией в пятидесятых и нашим соперничеством с Пруссией в шестидесятых. Безрадостная картина – в отличие от прошлых времен, мы лишь пытаемся сохранить status quo, и единственной заботой для нас стало лишь продление нашего существования».

Далее он мрачно заключал: «Наш международный престиж упал так низко, что в этом отношении мы сравнялись со Швейцарией»[590]. Однако Австро-Венгрия испытывала искушение обзавестись новыми владениями прямо у своих границ: на Балканах или даже далее, на побережье Малой Азии, – последнее было возможно в случае дальнейшего угасания Османской империи[591].

Семью годами позже, когда положение Австро-Венгрии еще сильнее ухудшилось, Франц Конрад фон Хётцендорф, новый начальник Генерального штаба и один из самых влиятельных на тот момент людей в стране, предложил свой подход к ведению внешней политики. Австро-Венгрии, с его точки зрения, следовало энергично преследовать положительные цели – как для того, чтобы мир воспринимал ее всерьез, так и для того, чтобы вдохновить собственных подданных и наполнить их чувством гордости за свою державу. Последнее было не менее важно, чем первое, поскольку помогло бы преодолеть ослабляющие империю внутренние раздоры. Внешнеполитические успехи – а таковыми можно считать и успехи военные – усилили бы позиции правительства в стране, что, в свою очередь, обеспечило бы поддержку еще более агрессивной внешней политики[592].

Для Австро-Венгрии это был, по мысли Хётцендорфа, единственный способ выжить – и успех его применения сильно зависел от состояния вооруженных сил. Несколько лет спустя начальник Генерального штаба сформулировал эту идею так: «Никогда не следует забывать о том, что судьбы народов и династий решаются на поле брани, а не за столом переговоров».

В этом убеждении он был далеко не одинок: многие высокопоставленные военные Европы придерживались такой же точки зрения. Положение Хётцендорфа, однако, было особым, поскольку он мог оказывать значительное влияние на внешнюю и внутреннюю политику своей страны, используя для этого как свой дар убеждения, так и отсутствие сплоченности в руководстве Австро-Венгрии. Если не считать годичного перерыва в 1912 г., он возглавлял Генеральный штаб с 1906 по 1917 г. Он застал в этой должности как довоенный период с его постоянно усиливающимися дипломатическими кризисами, гонкой вооружений и укреплением военных союзов, так и решающие недели 1914 г., когда мир погружался в войну. Наконец, он был у руля во время самой войны, когда Австро-Венгрию швыряло от одной катастрофы к другой.

Хётцендорфу было 54 года, когда он стал самым влиятельным военным руководителем Дуалистической монархии, если не считать самого Франца-Иосифа. Начальник Генерального штаба был преданным слугой императора и империи. Хотя он и родился в Вене в немецкой семье, но, как и многие в то время, со временем изучил несколько языков, включая французский, итальянский, сербский, русский, польский и чешский. Он считал, что знание многих языков является необходимой частью австрийской идентичности. Став начальником Генерального штаба, он стал посещать школу Берлица[593], чтобы выучить также и венгерский, а Франц-Фердинанд, узнав об этом, сказал, что лучше бы он взялся за китайский[594].

Конрад был человеком настойчивым, самоуверенным и тщеславным (он даже не надевал очки, если мог без этого обойтись). Выносливости и энергии у него тоже было в избытке, а его навыки хорошего наездника были весьма кстати для европейского офицера той эпохи. Он умел быть очаровательным и очень хорошо умел добиваться своего. Подчиненные чаще всего любили его, зато он нередко ссорился с коллегами и руководством, включая даже Франца-Фердинанда, который изначально и выдвинул его на высокий пост. Происхождения Хётцендорф было довольно скромного, если, конечно, сравнивать с другими высшими чинами имперской армии, – семья его отца относилась к мелкому дворянству, а дед по матери вообще был художником. По этой причине карьерный рост Конрада был обусловлен исключительно его усердием и умом. Возможно, склонность к упорному труду была воспитана в нем матерью, которая в детстве не допускала его к ужину до того, как он сделает домашнее задание. В более поздние годы она сохранила влияние на сына и вместе с дочерью, сестрой Конрада, переехала к нему после смерти его отца. Конрад любил и уважал женщин, был счастливо женат. В 1904 г. его супруга умерла в сравнительно молодом возрасте (ей было 54), не дожив примерно года до назначения мужа на должность начальника Генерального штаба. Хётцендорф был опустошен этой трагедией – как раз тогда у него впервые начались приступы депрессии. Он никогда не был особенно религиозным человеком, а в тот период и вовсе стал относиться к религии с крайним цинизмом и все больше сомневаться в том, что жизнь вообще имеет какой-то смысл. Этот приобретенный пессимизм повлиял на всю его последующую жизнь, и на этом фоне его постоянные призывы к решительным действиям смотрелись довольно странно[595].

По меркам своего времени Конрад был довольно необычным военным. Охоту он находил скучной, а служебные формальности его раздражали. У него также был широкий круг чтения – помимо художественной литературы он читал книги по истории и философии, интересовался работами на политические темы и имел твердые убеждения. Одним из главных таких убеждений было распространенное в те годы представление о жизни как о процессе борьбы за существование – из чего следовало, что взлеты и падения государств определялись их способностью адаптироваться к новым условиям. Он надеялся на то, что Австро-Венгрия окажется в силах приспособиться к ним, но в глубине души часто опасался обратного. Во внутренней политике он был консерватором и – подобно своему патрону Францу-Фердинанду – мадьярофобом. Но вот в области политики внешней он проявлял склонность к рискованным и даже опрометчивым предприятиям. Он рассматривал Италию как крупную и, возможно, даже крупнейшую угрозу империи, ведь итальянское правительство привлекало на свою сторону италоговорящих подданных Австро-Венгрии и в целом угрожало ее положению в Адриатическом море и на Балканах. Когда после поражения в Русско-японской войне Россия оказалась временно выведена из строя, Хётцендорф стал призывать правительство к началу превентивной войны с Италией, что позволило бы безнаказанно сокрушить ее. Став начальником Генерального штаба, он продолжал гнуть свою линию. «Австрия никогда не начинала войны первой», – сказал ему однажды Франц-Иосиф, на что Конрад ответил: «К сожалению, ваше величество». Хотя Франц-Фердинанд с императором и отказались от идеи войны с Италией, они все же позволили Конраду усилить укрепления вдоль австро-итальянской границы в Южном Тироле, что отвлекло часть средств от модернизации и переоснащения вооруженных сил. Хётцендорф также устроил у границы демонстративные штабные игры, один из сценариев которых подразумевал отражение австрийцами итальянских ударов на реке Изонцо – в том самом месте, где в будущем должны были произойти едва ли не самые кровавые бои на этом участке фронта[596].