Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отставной унтер выказал и сочувствие, и гордость за страну, и беспокойство за выгодных клиентов. Он выглянул из лавки, окинул взглядом скучающих служивых и осторожно спросил:
— А кто обидел-то?
Я хотела ответить, но Сергей Петрович незаметно наступил мне на ногу и продолжил разговор сам:
— А кто их басурман разберет! Представлялся большим начальником, а оказался писарем обычным!
— Беда, — согласился лавочник. — Можно же было к самому главному сходить пожаловаться — господину Дюпре. Он их в ежовых рукавицах держит, в миг бы справедливость навел.
— Не стал он нас слушать, — горько вздохнул мой «дядька». — Даже вчера к нему ходил я, так он только наорал, что спешит и некогда заниматься всякой глупостью.
— Это да, спешили они, даже у меня туесок снеди в дорогу купил.
— Эка! — расстроился Сергей Петрович. — И теперь справедливости как добиться? Сейчас полицейские уйдут, так ничего и не решится, не будут же они без начальства разбираться. Не по закону так!
Лавочник о законах ничего не ведал, сочувственно кивал, но снова сказал, что Дюпре явно собрался в отъезд, а надолго ли — Иисус ведает. Может знать аптекарь на углу, с которым англичанин приятельствует, и как раз после посещения лавки он к нему и пошел.
«Дядька» вновь печально вздохнул, поблагодарил честного торговца и степенно вышел на улицу. Здесь он в момент преобразился, кликнул кого-то из своих и пошептался о чем-то с полицейскими. И вновь повторился штурм, только теперь приличной на вид аптеки здесь же по соседству.
Аптекарь Клаус Шнитке ничего не знал. Говорил он так искренне, что ему могли бы и поверить, вот только немец стал утверждать, что никакого мистера Дюпре он не знает. Мне даже не довелось озарять, так как дюжий молодец из Управы схватил его за шкирку, заломил руку и пообещал запереть в холодном подвале, где хранятся тела невинно убиенных до тех пор, пока их не заберут для захоронения в общей могиле. Окончательно волю герра Шнитке сломило появление Макарова при мундире и регалиях. Многозначительного «что тут у нас — отпирается, изверг?» хватило для того, чтобы аптекарь отпираться прекратил.
Господина Дюпре он знает и видел его не далее как вчера. Был англичанин взволнован и сообщил, что против него строят козни какие-то темные личности, и теперь ему придется на какое-то время покинуть Петербург.
— Врет, — сказала я.
Не талантом почуяла это, а интуицией.
— Освещенную обмануть пытаетесь, господин Шнитке, — укорил аптекаря Александр Семенович.
Немец сник, и тут уже я была в полном праве пройтись по его страхам. Ничего особенного среди них не нашлось, но хватило и сокровенного ужаса перед заточением в камеру. После этого аптекарь «запел».
Он вымаливал прощение, но чем дальше герр Шнитке говорил, тем мрачнее становился Макаров. Не зря в старости фармацевтов боялись и наговаривали на них за связь с дьявольскими силами. Ведь тот, кто может приготовить лекарство, способен смешать и яд. И вот этим немец по наущению Дюпре занимался издавна.
— Травил он недругов что ли? — изумился Николай Порфирьевич.
— Ньет! Нье отрава! Дурман ему даваль!
— Куда Дюпре собрался?! — рыкнул Макаров.
— Йа не знайю, — аптекарь мелко дрожал и потел. — Он сказаль, что будет корабль!
— В крепость его, потом поговорим, что там за дурман он готовил. Срань какая, да что у нас тут под носом творится-то!
Александр Семенович был в гневе, почувствовав крайнее раздражение начальства, полицейские вздернули немца под руки и потащили на выход, не заботясь о сохранении целостности членов и природного цвета кожного покрова.
Корабль — это гавань, где пришвартованы суда, а мелких лодок не счесть. Найти там одного человека будет столь же сложно, как и иголку в стоге сена, но сразу три кареты помчались к Неве. Одна свернула в сторону Троицкой площади на Петербургскую сторону, вторая к Адмиралтейству, а наша — на Стрелку Васильевского острова.
— Как мы его найдем? Или хотя бы узнаем что-нибудь? — спросила я, держась за Сержа, чтобы не упасть от страшной тряски.
Макаров лишь пожал плечами.
Впрочем, бегать по кораблям он не стал, проворчал, что не для его возраста такая гимнастика, поэтому повел всю компанию в портовое управление. Чиновник, ответственный за учет прибывающих и отплывающих судов при виде большого начальника вытянулся во фрунт, приняв посетителей за высокую инспекцию. А когда узнал, что от него требуется, расслабился и выразил яростное желание помочь всей своей компетенцией.
— Ночью ни одно судно не отходило, это решительно невозможно, такого разрешения никто и не даст, — пояснил он. — Утром ушли три корабля. Один — русский торговый шмак[132] «Гавриил», идущий в Выборг, затем голландский пинас[133], отправившийся в Амстердам, и куттер[134] под британским флагом. Больших кораблей на рейде нет, ходатайств об отправлении на сегодня тоже не имеется.
— Куттер досматривали перед отходом?
— Досматривали, конечно. Список пассажиров и команды вот туточки. С кем приплыли, те и отправились домой, с ними еще один пассажир только был. Некий Джон Смит.
— Ни о чем не говорит.
— Мне говорит, — мрачно ответила я. — Все равно что Иван Иванов. Без выдумки вот так вот.
Макаров сразу все понял. Под именем некоего Джона Смита Санкт-Петербург и Россию покинул Александр Дюпре. На мой вопрос, возможно ли догнать этот корабль, раз отчалил он всего несколько часов назад, все портовые служки как один заявили, что это выше сил человеческих. Ветер англичанину сопутствует, а посоревноваться в скорости с этим самым куттером мало кто способен. Мне даже показали картину с его изображением: длинный, узкий корпус и три паруса только подчеркивали стремительный характер этого суденышка.
Для успокоения совести и души Александр Семенович потребовал опросить проверявших корабль таможенных, и те лишь подтвердили нашу общую догадку. По описанию пассажир полностью походил на теперь уже бывшего главу бывшего отделения Британской Ост-Индской компании в столице Империи.
Глава 25
Паровоз плавно набирал ход, выпуская в морозное небо клубы дыма. Февраль выдался неожиданно теплым, но именно сегодня западный ветер принялся пощипывать носы прохожих, изволивших покинуть натопленные дома. Зимнее солнце расщедрилось на свои лучи, а, значит, к ночи лед трещать будет.
Но в паровозной будке даже жарко, огонь в