Покопавшись в чемодане, Оксанка удалилась. Вернулась довольно быстро и снова села на стул. А я подумал, что вряд ли она сможет ещё родить. Теперь нужно Отку беречь, как зеницу ока. Но об этом подумаем после. А сейчас надо решить вопрос с задержанными.

— Вы хотите ментам их сдать? — Оксанка будто бы прочитала мои мысли. — Чтобы они их выпустили на второй день? Ведь скажут, что я сама им дала, и менты поверят…

— А руку отрубили тоже по просьбе Падчаха? — перебил Андрей.

— Ничего. На это глаза закроют, — уверенно сказала Оксанка. И вдруг закричала, как ненормальная: — Андрей, Рома! Родные, дорогие, любимые! Убейте этих козлов паршивых, чтобы никогда больше, никого не мучили! Без суда, просто так… Умоляю — убейте!!!

Те, у батареи, наконец, ожили. Они поняли только, что Оксанка просит их замочить. И, самое главное, мы вполне можем это сделать. Чувствовать себя беззащитными им не очень-то понравилось. Само собой, лучше быть палачом, чем жертвой. Они не понимали только, кто мы такие. Бандиты не стали бы обсуждать вариант с вызовом милиции. Тем более, не нуждались в этом рубоповцы. Законными органами просьба Оксанки никак не могла быть выполнена.

«Антимафия» если и «мочила» при задержании, то только тех, кто сопротивлялся особенно яростно. А эти сдались быстро, и потому ожидали перевода в изолятор — с соблюдением всех формальностей. На самосуд они никак не рассчитывали. Лично мне Оксанкина идея пришлась по душе. Но здесь всё решал Озирский.

— Убить? — Шеф вскинул бровь. — А что — идея! Чёрт, времени мало… Оксана, говори всё, только быстро. Подробности опускай — самую суть!

Оксанка так сверкнула зелёными глазами, что я вздрогнул. Её слова отскакивали от стен пустой комнаты, эхом метались в прокуренном воздухе.

— Что они меня затрахали, плевать. Я не девочка. Пусть бы за это с ними в зоне разбирались. Но Падчах… Он никакого отношения не имел к тому, что было у них в станице. И вообще, он в Чечне давно не жил. Они с Дудаевым* — кровники. Почему он должен отвечать за чьи-то преступления? Якобы этого самого парня, сына атамана, ещё летом украли. И потребовали выкуп — двести тысяч баксов. А когда у казаков таких денег не нашлось, его увезли в горы, отрубили руки. И в таком виде вернули папе…

Оксана перевела дыхание и заговорила снова.

— Не знаю, врут они или нет, но только мы здесь причём? Говорили, что сынка этого склоняли ислам принять, а он гордо отказался. И за это они потребовали, чтобы Падчах отрёкся от Аллаха и съел кусок сала. Вон, оно до сих пор не вилку нанизано. Когда Падчах отказался, начали силком в рот пихать…

— Понятно. — По щекам шефа прокатились желваки.

— Сначала хотели язык ему вырвать. Потом решили руку рубить. Разное предлагали. Рот, например, кипящим маслом залить, глаза вырезать. Не верите?! — Оксанка с ужасом смотрела на нас. — Падчах, скажи что-нибудь, не молчи!

— Так и было, — подтвердил тот.

Андрей своим берцем поднял подбородок рыжего, которого особенно невзлюбил.

— Было, братец?…

Тот попытался дёрнуться, но Озирский чуть приподнял ногу. Голова рыжего мотнулась назад, и в шее что-то хрустнуло. Из носа опять пошла кровь. Озирский проделал то же самое с чернявым — видимо, их главарём.

— Было?…

Тот не стал искушать судьбу и выдавил сквозь белоснежные зубы:

— Ну, было.

— Зачем вам нужно, чтобы он свинину ел? Отвечать быстро!

— Хотите, я скажу? — вклинилась Оксанка, положив руку на сердце. — Вот этот, бородатый, повторял всё время, что «чёрные» все трусы. Они дерьмо своё сожрут со страху. Он другое слово, конечно, употребил. Я умоляла Падчаха не трогать. Сама предлагала трахаться, лишь бы его в покое оставили…

— Всё подтверждаю, дорогая, — кивнул Эфендиев.

— Это же надо, что такое случилось! Из Владика вырвалась без потерь, из Турции… А в Москве навернулась! — Оксанка несколько раз всхлипнула. — А семья моя совсем рядом… Какой кошмар! Надо было сразу выходить на связь, не селиться в «Южном дворе»!

— Кабы знать, где упасть, милая, — мягко остановил её Падчах. — Ты ведь не из обычной поездки возвращалась. Надо было всё продумать. Но в жизни есть место слепому случаю…

— Все они говорили, что их родственников или убили, или ограбили, или изнасиловали, — продолжала Оксана. — Но Падчах так высоко стоит, что никогда не будет этим заниматься.

— Они не знали, кто я такой, — пояснил Падчах. — У нас чужие документы. Думали, что просто какой-то чеченец, и всё.

— Я так и предполагал, — кивнул Озирский. — Иначе не решились бы. Это сословие храбростью не блещет. Они ведь всегда карателями были. И своих мочили, не задумываясь. Революционеров, например. Или просто тех, кто против власти… Своего рода опричники, так сказать. Нагайка ведь в бою бесполезна — она для порки нужна.

— Они решили мстить, — тихо продолжала Оксана. — Но не тем, кто обидел. Мы просто под руку попались.

— Ищут там, где светло, — согласился я. — Понятное дело.

— Требовали «Отче наш» прочесть и перекреститься. Тогда, мол, отпустят нас обоих. Врали, конечно. Обещали меня освободить, а потом поставили на хор*. Падчах говорил им, что я украинка. А в паспорте-то другое написано!* Мы во всём признались — даже в использовании фальшивых документов. Думали, что славянку, христианку пощадят. А эти только орали: «Где её крест, если христианка?!» Короче, оттянулись они на славу. Мы же в плену три дня…

— Три? — удивился Андрей. — А как это произошло?

— Мы в этом доме остановились, на одиннадцатом этаже. Хотели выяснить обстановку, и только потом выйти на связь, — сказал Падчах вместо Оксаны. — А мне наука будет, даже когда протез поставлю. Менталитет подвёл. Принял их как гостей, соседей — пусть временных. Они же тогда не в лампасах были. Я покинул Стамбул без оружия, без охраны. Моего прибытия не ждал никто — ни враги, ни друзья.

Эфендиев опять достал свои папиросы. Видимо, снова потребовалось ослабить боль.

— А потом мои гости решили поживиться. Якобы в компенсацию за увечье того самого парня. Когда не договорились, в ход пошли оскорбления. Меня уже не в первый раз подводит доверчивость. Из-за неё же я чуть не погиб в Казахстане. И на сей раз случилось примерно то же самое. За столом их было четверо. Потом прибежало ещё столько же. Они — с оружием, я — без. Оксане тут же приставили пистолет к виску. А она их так радушно принимала…

— Андрей, кончаем их! — не выдержал я. — Сил больше нет это слушать.

— Погоди, Ромыч, недолго осталось. — Шеф явно что-то задумал.

— За эти три дня я не раз пожалел, что не дал пристрелить Оксану, да и себя тоже, — признался Падчах. — Ведь всё равно впереди маячил конец — только куда более ужасный. Ведь сначала они сказали, что приехали из Чечни. И я не смог отказать землякам. Горец, по-дурацки попавший в плен, не сумевший защитить свою женщину, вряд ли достоин уважения. И руку я потерял не в бою, а по прихоти пьяных бандитов. Понятно, почему они так вели себя. Наши добрые соседи по реке Терек отлично знают, как надругаться над чувствами врага.