Зал замер. Петер развернулся и вышел. Он мог бы остаться, высказаться в свою защиту, но решил, что это ни к чему.

Амат надел наушники. Он шел по своему району, по чужому городу. Мимо всего своего детства, взросления, жизни. Всегда найдутся люди, которые его не поймут. Которые назовут его поступок трусливым, нечестным и вероломным. Возможно, все эти люди живут спокойной и безмятежной жизнью, в окружении единомышленников, и прислушиваются к мнениям, которые только подтверждают их собственное мировоззрение. Таким людям легко судить его – морализировать всегда легко, когда сам ни за что не отвечаешь.

Он пошел к ледовому дворцу. Встал рядом с товарищами по команде. Он бежал от войны, когда еще не умел говорить, но с тех пор так и живет в бегах. Только в хоккее он впервые почувствовал себя частью группы. Нормальным человеком. На что-то годным.

Вильям Лит хлопнул его по спине. Амат посмотрел ему в глаза.

В коридоре стояла Рамона – ждала Петера. Палка, запах виски – уже лет десять она не отходила от «Шкуры» дальше чем на пять шагов.

– Им будет стыдно, – хмыкнула она. – В один прекрасный день они вспомнят, как на одной чаше весов были слова мальчика, а на другой – слова девочки и как они слепо поверили мальчишке. И тогда им будет стыдно.

Петер хлопнул ее по плечу.

– Послушай, Рамона… не лезь ты в это, мы как-нибудь справимся, – шепнул он.

– Кто ты такой, чтобы указывать, во что мне лезть, а во что нет.

Петер кивнул, чмокнул ее в щеку и ушел. Он уже стоял у машины, когда Рамона распахнула дверь кафетерия своей палкой. Один из членов правления, одетый в костюм, в эту секунду как раз ослабил свой галстук и сказал – может, в шутку, а может, всерьез:

– Да и как вы вообще себе это представляете? Кто-нибудь об этом задумывался? Вы видели, какие джинсы они нынче носят? В облипку, как змеиная кожа! Они и сами-то снять их не могут, а как парню сделать это против их воли? Интересно, правда?

Он засмеялся, довольный собой, кто-то подхватил, но грохот, с которым распахнулась дверь, заставил всех замолчать и обернуться. Рамона, подвыпившая и разъяренная, ткнула в него палкой:

– Вот как, Леннарт, голубчик? Тебе, значит, это интересно? А спорим на одну из твоих годовых зарплат, что я против твоей воли стащу с тебя этот костюм и ни один придурок в этом зале и пальцем пошевелить не успеет?

Рамона в пьяном бешенстве ударила палкой по стулу так, что сидящий на нем исключительно невинный человек ахнул и схватился за сердце. Рамона потрясала палкой, грозя всем присутствующим.

– Это не мой город. Вы – не мой город. Стыдитесь!

Один мужчина встал с места и крикнул:

– Да заткнись ты, Рамона! Ты ничего не понимаешь!

Три человека в черных куртках беззвучно отделились от стены, один подошел к кричавшему и ответил ему:

– Если еще хоть раз скажешь ей «заткнись», заткнешься сам. Навсегда.

Амат встал у ледового дворца, посмотрел в глаза товарищам. Глубоко вздохнул, развернулся и ушел. Первый шаг робкий, второй – уверенный. Он слышал, как Лит кричит ему вслед, но шел дальше, внутрь, оставив дверь открытой. Миновал площадку, потом дальше, вверх по лестнице, в кафетерий, протиснулся между стульев, встал перед членами правления и посмотрел им всем в глаза – и всем, кто был в зале. И мужчине по фамилии Эрдаль – ему первому, самому высокому из всех.

– Меня зовут Амат. Я видел, что Кевин сделал с Маей. Я был пьян, и я ее люблю, я говорю это сразу, чтобы вы, лживые гады, не говорили это потом у меня за спиной, когда я уйду. Кевин Эрдаль изнасиловал Маю Андерсон. Завтра я пойду в полицию, и они скажут, что я ненадежный свидетель. Но я расскажу вам все сейчас, все, что сделал Кевин, все, что я видел. И вы никогда этого не забудете. Потому что вы видели меня на льду. Вы знаете, что глаза у меня лучше, чем у кого-либо в этом зале. Это первое, что слышишь, когда начинаешь играть в нашем клубе, правда? «Зоркости не научишь. С ней можно только родиться».

А потом он рассказал. Все до малейших деталей. Назвал каждый предмет у Кевина в комнате. Постеры на стене, порядок, в каком расставлены кубки на полке, царапины на полу, цвет постельного белья, кровь на руке у мальчика, страх в глазах девочки, приглушенные, сдавленные тяжелой ладонью крики, синяки, насилие, непостижимое, омерзительное, непростительное. Он рассказал все. И никто в зале никогда этого не забудет.

Закончив, он ушел. Не хлопая дверью, не топая по лестнице, а выходя на улицу, ни на кого не крикнул. Едва он дошел до парковки, на него налетел Вильям:

– Что ты сделал? Что ты сделал, тупая продажная тварь, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ???!!!

Руки, которые протиснулись между ними, вполовину меньше рук Лита и даже меньше рук Амата, но они с нечеловеческой силой держали обоих.

– Хватит! – рявкнула Анн-Катрин на Вильяма.

Бубу стоял в нескольких метрах, глядя, как его мама расправляется с парнем вдвое больше ее. В жизни он не чувствовал себя глупее. И в жизни не испытывал большей гордости.

Мама Филипа встала с места. Дождалась, пока уляжется шум. Сплела влажные от пота пальцы. Посмотрела на правление и спросила:

– Анонимного голосования может требовать кто угодно?

Директор кивнул:

– Закрытого голосования. Разумеется. В соответствии с уставом одного голоса достаточно.

– Тогда я требую закрытого голосования, – сказала мама Филипа и села.

Ее лучшая подруга сидела рядом и с оскорбленным ожесточением дернула ее за рукав:

– Что ты задумала? Что ты за…

И тогда мама Филипа сказала два слова, которые иногда говорят друг другу все лучшие друзья:

– Заткнись, Магган.

Амат ушел, не глядя на товарищей, он и так знал, что они думают. Он надел наушники, бросил последний взгляд на ледовый дворец, заметил, как блестит на площадке лед под одинокой неоновой лампой. Он знал, что занял сторону обреченных, что ему никогда не победить. Возможно, он никогда больше не будет играть. Спроси его кто-нибудь там и тогда, стоило ли оно того, он бы прошептал: «Я не знаю». Иногда жизнь не дает тебе выбирать битвы. Только попутчиков.

Он шел обратно по городу. На земле лежал снег, но воздух дышал весной. Он всегда ненавидел это время года: оно означало, что хоккейный сезон окончен. Амат дошел до самого своего дома, но завернул в соседний подъезд, поднялся на третий этаж, позвонил в дверь.

Закариас открыл с геймпадом в руках. Они смотрели друг на друга, пока снег на подошвах Амата не превратился в лужи на полу. Он тяжело дышал, чувствуя, как кровь пульсирует в глазах.

– С днем рождения.

Закариас попятился, освобождая дорогу. Амат повесил куртку на тот же крючок, на который вешал ее каждый день с тех пор, как стал до него доставать. И вот Закариас сидит в своей комнате на кровати и играет в компьютерную игру. Амат сидит рядом. Прошло полчаса или вроде того. Закариас встал, подошел к полке, взял еще один геймпад и положил на колени другу.