Валентин оценивающе оглядел себя, пытаясь найти перемены, произведенные долгим путешествием: какие-нибудь следы усталости, потрясений или того теплого излучения, которое исходило от него начиная с Пидруида. Но ничего подобного не обнаружил. Из зеркала на него смотрел все тот же золотоволосый улыбающийся мужчина. Он приветственно махнул своему отражению и дружески подмигнул ему, а через неделю вообще перестал его замечать. Если бы ему приказали не обращать внимания на зеркала, он, вероятно, жил бы в постоянном напряжении, невольно бросая на них взгляд и тут же отводя его. Но никто не объяснил ему, зачем здесь столько зеркал и как он должен вести себя, и поэтому он вскоре просто забыл о них. Как он понял много позднее, именно в этом и состоял ключ к движению вперед на Острове: совершенствование духа, развитие способности отличать и отбрасывать второстепенное.

Здесь он был совсем одинок: ни Шанамира, ни Виноркиса, ни Фарссала. Валентин внимательно следил, не появится ли чернобородый мужчина: если бы Фарссал и в самом деле был шпионом, он, без сомнения, нашел бы возможность следовать за Валентином с террасы на террасу. Но он здесь не появился.

Валентин пробыл на террасе Зеркал одиннадцать дней, а затем вместе с пятью другими новичками отправился на парящих санях дальше, к краю Второго утеса, – на террасу Посвящения.

Отсюда поверх первых трех террас, находившихся глубоко внизу, открывался великолепный вид на далекое море. Терраса Оценки казалась лишь узкой розовой линией на фоне темной зелени леса; большая терраса Вступления внушительно развертывалась на середине нижнего плато; терраса Зеркал прямо внизу сверкала, как миллион ярких костров в полуденном свете. Теперь ему уже стало безразлично, как быстро он сможет продвигаться. Время утратило всякое значение. Он полностью вошел в здешний ритм жизни: работал на полях, слушал неторопливые лекции духовных наставников, проводил много времени в темном каменном здании – месте поклонения Хозяйке – и спрашивал, будет ли ему дарован свет. Иногда он вспоминал, что намеревался быстро пройти к сердцу Острова – к женщине, которая живет там, но теперь это было для него уже не так важно. Он стал истинным пилигримом.

За террасой Посвящения располагалась терраса Цветов, далее – терраса Преданности, а затем терраса Отрешения. Все они располагались на Втором утесе, так же как и терраса Восхождения – последняя ступень, с которой поднимались на плато, где жила Хозяйка. Каждая из террас, как понял Валентин, шла вокруг Острова, так что на них в любое время мог бы находиться миллион паломников, если не больше, но каждый пилигрим на пути к центру знал только крошечный участок целого. Сколько труда было положено, чтобы выстроить все это! Сколько жизней целиком отдано служению Повелительнице Снов! И каждый паломник двигался в атмосфере молчания. Здесь не заводили дружеских отношений, не были откровенны друг с другом, не обнимали любимых. Фарссал служил загадочным исключением из этого обычая. Вообще это место существовало как бы вне времени и в стороне от обычного течения жизни.

На этом среднем уровне Острова меньше времени уделяли обучению, зато гораздо больше трудились, причем работа была тяжелой. Валентин знал, что, достигнув Третьего утеса, он присоединится к тем, кто фактически выполняет работу Хозяйки Острова Сна. Теперь он понимал, что большую часть посланий излучает не сама Повелительница Снов, а миллионы ее лучших служителей с Третьего утеса, сознание и дух которых наполнены ее благоволением. Но отнюдь не все достигают Третьего утеса, очень многие старые служители десятилетиями остаются на Втором, выполняя административную работу, не надеясь и не желая продвигаться дальше и брать на себя такую ответственность, какая лежит на служителях внутренней иерархии.

В третью неделю пребывания на террасе Преданности Валентин получил настоящий, не вызывающий сомнений сон-вызов.

Он видел, что идет по опаленной пурпурной равнине, которую так часто видел в своих снах в Пидруиде. Солнце висит низко над горизонтом, небо тяжелое и унылое, вдали виднеются две широкие горы, поднимающиеся как гигантские кулаки. По усеянной камнями долине между горами пробегает последний красный отблеск заходящего солнца, необычный, маслянистый, зловещий. Из этой странно освещенной долины дует холодный сухой ветер и несет с собой тихую и нежную, меланхолическую мелодию. Валентин идет и идет, но горы не приближаются, пески пустыни тянутся бесконечно, а он все идет, и все не угасает последняя искра света. Силы его иссякают. Перед ним быстрой чередой сменяются таящие угрозу миражи. Он видит Симонана Барджазида, Короля Снов, и его трех сыновей. Он видит призрачного дряхлого понтифекса, хохочущего на своем подземном троне. Он видит чудовищ, медленно ползающих по дюнам, и морды массивных дункаров, высунувшиеся из песка и принюхивающиеся в надежде учуять добычу. Кто-то шипит, шепчет. Насекомые собираются в мерзкие тучи. Начинается дождь из сухого песка, забивающего глаза и ноздри. Валентин устал и готов остановиться, упасть и лежать, пока песчаные дюны не накроют его, и только одно тянет его вперед: в долине он видит улыбающуюся женщину, Хозяйку Острова, его мать, – и он стремится к ней. Он ощущает тепло ее присутствия, притяжение ее любви.

– Иди ко мне, Валентин! – шепчет она.

Ее руки тянутся к нему через пустыню, поверх чудовищ. Но плечи его сгибаются, ноги подкашиваются. Он не может идти, но знает, что должен.

– Повелительница, – шепчет он в ответ, – я не могу больше. Я должен отдохнуть, уснуть!

И при этих словах свет между горами становится теплее и ярче.

– Валентин, – зовет она, – сын мой!

Он с трудом удерживается, чтобы не закрыть глаза. Так заманчиво лечь в теплый песок.

– Ты – мой сын, – звучит голос Повелительницы с невообразимо далекого расстояния. – Ты нужен мне.

Когда она произносит эти слова, он обретает новые силы и идет быстрее, а затем вдруг легко бежит широкими шагами. Теперь расстояние между ними быстро сокращается. Валентин уже ясно видит ее на террасе из лилового камня. Она ждет его, протягивает к нему руки, называет его имя, и голос ее звенит, как колокольчики в Ни-мойе.

Валентин проснулся. Голос женщины все еще звенел в его ушах.

Наступил рассвет. Душу Валентина наполнила удивительная энергия. Он встал, спустился к большому аметистовому бассейну и нырнул в холодную родниковую воду. Затем он побежал в комнату Менесипты, здешней его толковательницы снов, плотной, тонкокостной особы с горящими черными глазами и худощавым лицом, и торопливо рассказал ей свой сон.

Менесипта молчала. Ее холодность остудила пыл Валентина. Он вспомнил, как пошел к Стоминоп на террасе Оценки с фальшивым сном-вызовом, и о том, как быстро Стоминоп отвергла этот сон. Но ведь этот-то не фальшивый, Делиамбера с его колдовством здесь нет.

Валентин медленно спросил:

– Могу я просить о толковании?

– У сна знакомые обертоны, – спокойно ответила Менесипта.

– Это все, что ты можешь сказать?

– А что бы ты хотел услышать?

Валентин сжал кулаки: