– Не желаю, чтобы меня куда-то брали.

– Тогда догоняй меня. Подожди. Я скоро.

Она смотрела, как он поднимается по лестнице. Каждый дюйм ее тела вибрировал от поцелуев, от слов, от прямого решительного взгляда…

– Во что я, спрашивается, впуталась? – привычно пробормотала она, на этот раз песику. – И уж если я не могу понять, ты на этот раз точно мне не поможешь.

Она взяла поводок-шлейку и, сунув в сумку, уткнулась глазами в свернутую в комок блузку. Пора быть более осмотрительной, напомнила она себе.

Она не возражала против обходного маршрута – почему нет, пусть это будет что-то вроде сафари.

Они вышли с черного хода, доехали на метро до центра, где он потащил ее в «Сакс», чтобы купить новую блузку, потом взяли курс на восток, в Центральный парк, чтобы поймать такси.

– Эта блузка стоит вдвое больше того, что я заплатила за прежнюю, – пробурчала она, отпирая квартиру. Эрл Грей, вне себя от радости, с порога помчался к резиновой косточке-пищалке. – Не можешь же ты постоянно покупать мне одежду вместо испорченной!

– Я пока что ничего тебе не покупал.

– А красное платье? Забыл?

– Гардероб, необходимый для картины. Реквизит, если угодно. Хочешь пива?

– Нет. И ты купил мне блузку.

– Ты шла ко мне, – напомнил он. – Если бы я шел к тебе, ты купила бы мне рубашку. Собираешься поработать?

– Может быть… да, – спохватилась она. – Часа два, не меньше.

– Тогда я беру это наверх и отдам все распоряжения относительно поездки.

– Я шла к тебе из-за картины.

– Верно, и теперь я здесь, так что можешь работать.

Он провел рукой по ее волосам, дернул за концы.

– Все выискиваешь беду, Лайла, там, где ее нет.

– Почему же мне кажется, что я в беде?

– Хороший вопрос. Я буду на третьем этаже, если понадоблюсь.

А вдруг она захочет побыть на третьем этаже, мрачно размышляла она, а он об этом не подумал. Ее рабочее место – на первом. Но что, если у нее взыграет такой вот творческий каприз, и она пожелает работать на террасе?

Каприз не взыграет… но мог бы.

Все это говорило о возможности… нет, больше, чем возможности, того, что она идиотка. Хуже того – стервозная идиотка. Но она, похоже, не может остановиться.

Он поймал ее. Связал по рукам и ногам, так аккуратно, так искусно, что она не видела, как возводятся стены. Стены заставляли ее задыхаться, поэтому у нее и не было постоянного жилья, ни своего, ни съемного. Это все упрощало, делало более упорядоченным. И в конце концов – более практичным, учитывая ее образ жизни.

Она поняла, что он изменил все. И теперь она стоит на совершенно новой почве. Но вместо того чтобы наслаждаться, постоянно проверяет, насколько тверда эта почва.

Идиотка, пробормотала она, вынимая из сумки испорченную блузку. Бросила в мусорное ведро на кухне, которое она потом вынесет. Сделала кувшин холодной лимонной воды, поставила возле ноутбука.

Ее собственный мир слишком усложнен, но она может с головой нырнуть в другой. И остаться в нем.

Лайла нашла чудесное местечко, где слова и образы потекли потоком. Она потеряла счет времени, переходя от мучительной потери к стальной решимости и поискам способа мести. Закончила она подготовкой Кейли к последней битве в романе. И выпускным экзаменам.

Откинувшись на спинку стула, Лайла прижала пальцы к уставшим глазам, расправила затекшие плечи, потянулась.

И тут заметила Аша – он сидел с рисовальным блокнотом в руках, пес свернулся клубочком у его ног.

– Я не слышала, как ты спустился.

– Ты не закончила.

Она пригладила волосы, которые связала и подняла наверх.

– Ты рисовал меня?

– И сейчас рисую, – лениво сообщил он. – Ты совсем иначе выглядишь, когда работаешь. Напряженной. Сосредоточенной. То почти рыдаешь, то злишься. Я мог бы сделать целые серии рисунков на эту тему.

Он продолжал рисовать.

– Ну вот, теперь ты смутилась… Жаль. Я могу подняться наверх, пока ты не закончишь.

– Нет, на сегодняшний день – все. Все задуманное должно отлежаться в сознании.

Она встала и подошла к нему.

– Можно посмотреть?

Взяв у него блокнот, она стала перелистывать страницы и увидела себя. Ссутулившейся, очень плохая осанка, она, дернувшись, выпрямилась. Волосы только что не стоят дыбом, лицо отражает все настроения, все повороты сюжета.

– Боже!

Она потянулась, чтобы вытащить из волос заколку, но он поймал ее руку.

– Не нужно! Зачем ты это делаешь? Это же ты, за работой, захвачена тем, что у тебя в голове, а потом все это переносишь на страницу.

– Я выгляжу немного спятившей.

– Нет, сосредоточенной.

Не выпуская блокнота, он тянул ее за руку, пока она не сдалась и не села ему на колени.

– Может быть, и то, и другое.

Она позволила себе рассмеяться, когда набрела на рисунок, где ее голова была откинута. А глаза закрыты.

– Можно назвать это «Спящая за работой».

– Нет. «Игра воображения». Что ты написала?

– О, много! Настоящий прилив вдохновения. Кейли повзрослела. Слишком быстро. Отчаяние и боль навсегда разлучили ее с юношеской незрелостью. Мне немного жаль, но это должно было произойти. Она потеряла близкого человека, зная, что это сделали ее же собратья, убили того, кого она любила, только для того, чтобы наказать ее…

Она перелистнула страницу в блокноте – и увидела свою Кейли: в облике волка, в густом лесу.

Красивая дикой красотой, с мускулистым, грациозным телом, человеческие глаза полны скорби. Над голыми деревьями восходит полная луна.

– Именно такой я ее вижу. Как ты узнал?

– Я же говорил, что читал книгу.

– Да, но… это она. Молодая, изящная, разрывающаяся между двумя ипостасями. Я впервые увидела ее… глазами. Раньше она была только у меня в голове.

– Я оправлю его в рамку для тебя, чтобы ты могла видеть ее, когда захочешь.

Она положила голову ему на плечо.

– Ты нарисовал мне ее… причем поразительно достоверно. А она очень важный для меня человек. Это такая форма обольщения?

– Нет.

Он провел пальцем по ее боку.

– Но я покажу тебе, что такое обольщение.

– Не раньше, чем я прогуляю собаку.

– Почему бы нам не прогулять собаку, пойти поужинать, а потом вернуться, и я тебя соблазню?

– Новые планы, – вспомнила Лайла, – предназначены для того, чтобы их осуществлять. По крайней мере попробовать.