Упадок этой традиционной формы реципрокности в городских сообществах (горько оплакиваемой такими авторами, как Джейн Джекобс) внес изменения в бытование городского сообщества. В прошлом этнические связи и структура тесно сплоченного сообщества в американских городах активно препятствовали внедрению рыночного обмена в повседневную жизнь и, соответственно, в человеческие отношения в сообществе. Наличие реципрокности общепринято считается благоприятным для сообщества: основанное на этом способе экономической интеграции поведение ведет к созданию более надежных механизмов обеспечения общественных благ и услуг, чем в случае реализации логики коллективного действия, основанной на индивидуальном частном интересе (см.: Olson, 1965). В основе реципрокности лежит взаимное уважение и поддержка отдельных членов сообщества, и поэтому она может стать потенциальным источником сопротивления превращению человеческих отношений в товарные, что подразумевается в системе рыночного обмена. Упадок этой формы экономической интеграции открыл дорогу дальнейшему проникновению рыночного обмена в человеческие отношения.

Однако отмирание реципрокности зашло не так далеко, как предполагают многие наблюдатели. Она приобрела новые формы. Произошло переопределение «соседского поведения» в сообществах (Keller, 1969); оно приобрело особую важность в качестве модуса поведения, востребованного в случаях угрозы для сообщества. Политическая реакция городских сообществ на угрозу прокладывания скоростных дорог, размещения в районе вредных объектов, расширения хищнических спекуляций с недвижимостью и т. п. может быть истолкована как всплеск реципрокности в ситуациях, когда всем становится очевидно, что основанные на индивидуальном частном интересе действия неизбежно обречены на провал.

Реципрокность может с успехом работать во множестве местных институтов. Местные политические клубы, Торговая палата, профсоюзы и т. п. — внутри всех этих организаций можно увидеть поведение, основанное на взаимности. Это поведение может быть неявным и лишь подразумеваться, это философия «ты — мне, я — тебе» на уровне повседневности. Здесь нет нужды ни в сговорах, ни в точных правилах игры, так как работает неписаный кодекс поведения между людьми и организациями, которые считают себя равными по идеологическим или прагматическим причинам. Этот кодекс работает в политике, и в бизнесе, и в сфере общественных действий. Большинство парламентов приобретают «клубную» атмосферу, да и бизнесмены могут с симпатией относиться друг к другу, несмотря на то что формально они являются конкурентами. В этих условиях реципрокность становится способом экономической интеграции в экономическом базисе общества. Она задействуется в редких, но весьма критических обстоятельствах — когда конкурентам становится очевидно, что антагонистическая конкуренция приведет к убыткам для всех заинтересованных лиц. Баран и Суизи (Baran and Sweezy, 1968, 50) описывают, как три крупные автомобильные компании в США ведут себя по отношению к друг другу, основываясь на принципе реципрокности, поскольку каждая из них осознает силу ответных действий других. Поэтому они добровольно выбирают просчитанную политику избегания антагонистических столкновений и провокаций и следуют молчаливо принятому принципу взаимности. Похожие взаимоотношения можно проследить и между другими крупными корпорациями, особенно это заметно в случае международных конгломератов (типа ITT — международной телекоммуникационной корпорации) и национальных правительств. Всякий раз, когда конкурентное поведение становится опасным для выживания капиталистической экономической системы, реципрокность может возникать как альтернативный способ экономической интеграции.

Реципрокность и перераспределение — древние и хорошо проверенные способы экономической интеграции. Они никуда не делись с приходом рыночного обмена во все сферы жизни, и эти старые способы экономической интеграции и связанные с ними социальные формы адаптировались к своим новым и весьма важным ролям. Способы экономической интеграции нельзя понять в отдельности друг от друга. Каждый определяется по отношению к роли, которую играет другой. Урбанизм как форма жизни охватывает все три способа экономической интеграции, а также социетальные формы, с которыми они ассоциируются. Классовая и статусная дифференциация и модели взаимного уважения и поддержки тесно переплетены в жизни современного метрополиса. Поэтому и физическая структура города отражает особую комбинацию этих форм. Символический центр города с его озабоченностью престижем и статусом, модные места, типовая застройка с социальным жильем, уютная архитектура жилищ рабочего класса или этнические районы, в которых процветает реципрокность, жилые или торговые зоны, пришедшие в упадок в результате того, что меновая стоимость становится определяющей для их использования спекулянтами и коммерческими компаниями, — все это вещественные репрезентации разных способов экономической и социальной интеграции, присутствующих в современном обществе. Взаимодействия их сложны и отягощены многими нюансами. Но кажется, даже в современном мегаполисе, со всей его очевидной сложностью, эти интерпретативные инструменты помогают нам создать теорию урбанизма, которая действительно будет объяснять необходимость концентрации и обращения прибавочной стоимости, а также необходимость конструирования пространственной экономики, в которой эффективно будут работать разные способы экономической интеграции.

Предыдущие шесть глав этой книги представляют собой анализ. Осталось сделать последний шаг и перейти к синтезу — попытаться извлечь из этого выводы. Это не такая уж сложная задача, если мы готовы к тому, чтобы переосмыслить методы, переопределить смысл, в котором мы можем адекватно рассуждать о «теории» урбанизма, и провести переоценку природы урбанизма в историческом и географическом контекстах. Но вот вопрос — готовы ли мы? Поскольку представленные здесь эссе раскрывают эволюцию мысли и опыта, стоит попробовать сделать такие выводы, которые можно использовать как зеркало, в котором отразится сказанное. Эти выводы не могут быть произвольными. Они должны уже содержаться, хотя и в скрытой и замаскированной форме, в представленном материале. В заключение непозволительно давать новый материал, но стоит переосмыслить уже написанное.

Стержневой темой книги является поиск подходящих методов и подходящей теории, с помощью которых мы сможем эффективно исследовать феномен чрезвычайной сложности, коим является урбанизм. Поэтому кажется оправданным начать с прояснения некоторых выводов относительно метода и теории.

Я думаю, справедливо будет сказать, что самое ценное, что стоит взять из изучения работ Маркса, — это его понимание метода. Именно из его концепции метода естественным образом вытекает теория. Некоторые составляющие марксистского метода можно найти в работах его предшественников. Лейбниц и Спиноза предложили реляционные модели мышления и идею целостности, которые были полностью приняты Марксом. Гегель разработал версию диалектики, Кант предложил для решения массу дуализмов, английские политэкономисты предоставили практические методы исследования материальной деятельности в процессе производства. Маркс соединил вместе все эти отдельные элементы (и кое-что добавил) и создал метод, который, благодаря сочетанию абстрактной теории и конкретной практики, позволил создать теоретическую практику, в процессе которой человек мог сам творить историю, а не быть лишь слепком обстоятельств. Маркс видел то, чего до него никто не видел: бесчисленные дуализмы, которыми озабочена западная мысль — человек/природа, факт/ценность, субъект/объект, свобода/необходимость, разум/тело, мысль/действие — могут быть разрешены только путем изучения и, когда необходимо, созидания человеческой практики. К несчастью, множество так называемых марксистов не поняли его метода, из-за чего они потеряли наиболее ценный инструмент, которым их мог снабдить Маркс. Но, к счастью, сами эти работы сохранились в качестве доказательств его метода, и ограниченный догматизм не может долго скрывать содержащуюся в нем силу. К счастью также, что современное осмысление его работ ведет к переоткрытию этого метода теми, кто иначе никогда не посчитал бы себя марксистом. Возможно, наиболее яркий пример последнего времени — это Пиаже. В его обобщающей работе «Принципы генетической эпистемологии» (Piaget, 1972a) и в его философских работах «Структурализм» (Piaget, 1970) и «Озарения и иллюзии философии» (Piaget, 1972b) Пиаже приходит к концепции метода, который в общем-то очень близок к тому, что использовал Маркс, и при этом он настаивает на том, что это было «конвергенцией взглядов, а не влиянием» (Piaget, 1972b, 204). Это как раз тот вид сближения, которое становится все очевиднее от главы к главе в этой книге. На этом стоит остановиться подробнее.