Лиза хмуро сидела на скамейке, глядя то на свою ногу в кроссовке, то на обрывок шнурка у себя в руке. Дим Димыч насилу заставил всех построиться и долго втолковывал, что физкультура на втором семестре второго курса нужна студентам, как воздух, потому что учебные перегрузки плохо скажутся на здоровье, если его не укреплять.

— Дмитрий Дмитриевич, я не могу прыгать, — сказала Сашка. — У меня нога болит.

— У вас все время что-то болит, Саша. А курс, между прочим, недосдал нормы!

— Я сдам.

— Вы все мне обещаете. Короткая дистанция, прыжок в длину, тройной прыжок…

Он замолчал, обеспокоенно глядя Сашке в лицо.

— Ну, Саш… Что с вами?

— А что? — она потрогала щеки. — Чешуя?

Кажется, Дима обиделся.

* * *

Она закрыла за собой дверь аудитории. Еле слышно поздоровалась — не надеясь на ответ. Замерла, глядя в коричневый щелястый пол.

— Вы работали с первым треком?

Стерх сидел за преподавательским столом, занавеска напротив была отдернута, и в потоке света с улицы Сашка могла разглядеть только темный силуэт.

— Подойдите ближе.

Сашка подошла. Стерх встал, обошел стол, остановился перед ней — высоченный, горбатый, едва ощутимо пахнущий хорошим одеколоном. Вспышка — резанул по глазам солнечный зайчик, отразившись на металлической пластине браслета. В ту же секунду Стерх издал короткий звук — не то шипение, не то астматический вздох.

— Я сказал — какой трек?

— Я включала первый. Я не виновата, что…

— Я велел работать с каким треком?!

— Оно само так получилось! Я тут ни при чем!

Пощечина прозвучала, как выстрел стартового пистолета. Сашка отлетела и ударилась спиной о стол.

— Когда вы без разрешения открыли сотый фрагмент — «оно само»? Когда вы решили поэкспериментировать с младенцем — тоже «оно само»? Вы решили учиться по собственной программе? Тоже «оно само»?!

— Я не просила меня учить! — Сашка тоже кричала. — Я не напрашивалась к вам в институт! Это вы всему меня научили! Вы виноваты! Вы…

Высвобождение энергии. Переход из одного состояния в другое. Прозрение было, как вспышка — Сашка ощутила в себе силу втянуть, сделать частью себя и Стерха, и самого Коженникова, и весь институт. Более того — она ощутила настоятельную необходимость сделать это прямо сейчас.

И она взорвала себя, как гранату, растеклась жидкостью, вытянулась струйкой и тонким туманом расплылась по всей аудитории. Доля секунды — и туман, сгустившись, ринулся на Стерха, врываясь ему в ноздри, заливая гортань, перехватывая чужое дыхание.

Мелькнул аромат одеколона. Сделалось темно.

Еще мгновение. Сашку скрутило, как мокрую тряпку. Тяжелыми каплями она пролилась на дощатый пол, растеклась в широких щелях, собралась в лужу. Новая секунда; Сашка лежала, обмякнув, в мокрой насквозь одежде, студенистая, будто медуза — без единой мышцы, без единой мысли. Февральское солнце, яркое, как весной, било в окна светлой четырнадцатой аудитории.

— Добивайте.

Стерх прошелся взад-вперед. Не удержавшись, все-таки пнул деревянный стул, и тот грохнул, ударившись о стену. Стерх что-то проворчал, прошелся еще раз, остановился.

— Самой-то не стыдно такое говорить?

Она подтянула колени к животу и заплакала, как избитая дворняга.

— Саша?

В голосе не было льда. Только беспокойство.

— Давайте вставать. Такое правило: упал — поднимайся… Тихо. Все.

Цепляясь за его белую холодную руку, она кое-как поднялась и тут же присела на корточки, обхватив голову ладонями.

Стерх опустился рядом и обнял ее. Осторожно погладил по макушке:

— Ты растешь. С опасной скоростью. Растешь, как понятие. Твоя потенциальная сила разрывает тебя на куски… А поскольку ты сама человек невзрослый, твои собственные, еще человеческие конфликты добавляют проблеме остроты… Это пройдет. Надо потерпеть, Саша, взять себя в руки и не делать глупостей.

— Почему я это… зачем?! — проревела Сашка.

— Ты собой не владеешь. Тебе хочется кинуться в драку — ты кидаешься. Будто тебе три года.

— Нет! Зачем я это… с ребенком?! Я ведь жить не могу… Я не могу!

— Вот оно что…

Стерх мягко обхватил ее за мокрые плечи. Привлек к себе. Сашка не сопротивлялась.

— Вставай… Не надо сидеть на полу. Вы на том этапе, Сашенька, когда вам хочется много, много внешней информации, причем не грубой, потоковой, а организованной, тонко структурированной. Вам хочется всего, что видят глаза, по счастью, видят они пока не так много… Младенец, да еще родственный, носитель схожих информационных цепочек — лакомая добыча. Мне нельзя было вас отпускать, Саша, но я не предполагал, что вы уже так сильны. Никогда, ни разу я не видел ничего подобного… Вы феноменальная студентка. И феноменальная дурочка. Не надо на меня обижаться.

— Мама мне не простит.

— Простит. Вы тоже ее ребенок. Не надо преувеличивать. Малыш будет весел и здоров…

— А если он вырастет идиотом?!

— Нет. Не вырастет. Скажите спасибо знаете кому? Фариту, он среагировал мгновенно, и так удачно выстроились вероятности… Ребенок восстановлен как автономная информационная система. Как личность. И хватит себя мучить, Саша. Вчера, например, ты могла нарваться на куда худшие неприятности… Встань, я хочу еще раз посмотреть.

В глаза ударил солнечный зайчик — блик, отраженный металлическим браслетом. Сашка зажмурилась.

— Саш, глаза открываем, смотрим на меня… Да. Я прошу прощения, что вас ударил. Но вас надо бить больше. Я бы вас выпорол, если бы мог. Вчера вы практически завершили переход из базового биологического состояния — в переходное, нестабильное. У вас колоссальная внутренняя подвижность. Сейчас вы опережаете программу на семестр, не меньше. Стабилизация у нас — по плану — на четвертом курсе, перед летней сессией. Если мне придется еще два с половиной года терпеть ваши кунштюки, Александра, я ведь не выдержу. Я уйду на пенсию.

Он улыбнулся, будто желая, чтобы Сашка оценила шутку.

— Вам уже исполнилось девятнадцать?

— Нет. В мае.

— В мае… Ребенок. Ваше профессиональное развитие страшными темпами опережает физиологические возможности. И замедлять процесс искусственно нельзя… Да, Сашенька, вы беда и подарок в одном, как говорится, флаконе.

— Я сдам экзамен?

— Не смешите меня. Вы сдадите блестяще. Если не забросите учебу, конечно.

— А Захар Иванов, — Сашкин голос дрогнул, — не сдал.

— Не сдал, — Стерх перестал улыбаться. — Вот еще что вас мучит… Не сдал. Мне очень жаль, Сашенька, Захара. Это несчастье… Вы думаете, зачем мы с Олегом Борисовичем твердим вам, как проклятые: учитесь! Учитесь, готовьтесь к экзамену! Вы думаете, мы шутим? Э-э-э…