учителя, чтобы он имел основательные сведения о Божественных вещах и знал науки человеческие, особенно же философию. «Представителю, – пишет он, – необходимо быть вместе как простым – относительно правоты, так и сколько можно более многосторонним и разнообразным для приличного со всяким обращения, а равно способным к полезной со всяким беседе. Ибо одни, по способностям младенцы, требуют себе в пищу млека, то есть самых простых, первоначальных уроков; а другие имеют нужду в премудрости, проповедуемой между совершенными, в пище высшей и более твердой… Богослов должен иметь верное понятие о мире и мирах, о материи, душе, уме и умных существах, как добрых, так и злых, о всесодержащем и управляющем всеми событиями Промысле, о нашем первоначальном устроении и о последнем воссоздании, о прообразованиях и истине, о первом и втором Христовом пришествии, Его вочеловечении, страданиях, смерти, воскресении – во всех этих предметах он должен дать ответ»[911].

Но да не подумает кто-либо, что Григорий требует от пастыря невозможного. Если он выражает желание, чтобы богослов знал все пути и откровения Божий, даже до последних оснований, то при этом говорит, что такое познание, совершенно исчерпывающее всякую истину и все глубины Божественного существа, не достигается в земной жизни человека. Настоящее наше познание есть только постепенное приближение к тому познанию, которое соблюдается для нас в небесном блаженстве. «Истинный богослов не тот, кто хочет все [касательно Божества] совершенно понять, ибо неограниченного не может постигнуть существо ограниченное; но тот, кто более, нежели другой, отразил в себе Божественное и имеет в себе образ, тень истины… Совершеннейшее из всего существующего есть ведение Бога. Сие-то ведение частью да храним, частью да приобретаем, пока живем на земле, а частью да сберегаем для себя в тамошних сокровищах, чтобы в награду за труды приять всецелое познание Святой Троицы»[912].

Но как бы ни был учен пастырь, а если он не имеет при этом смирения, то ученость будет для него не только бесполезна, но даже вредна. Истинный богослов должен сознавать свою немощь и с молитвой обращаться к Тому, Кто силен в немощах. «Образовавшие в себе дар слова, не слишком полагайтесь на сей дар, не мудрствуйте до излишества, паче разума, не желайте во всем, даже и со вредом, одерживать верх; но в некоторых случаях, только было бы полезно, уступайте над собой и победу. Принесите слово в дар Слову, обратите ученость в оружие оправдания, а не смерти»[913].

Архимандрит Порфирий (Попов)

О стихотворениях святого Григория Богослова[914]

Многие из святых отцов Церкви среди многотрудных и тяжких подвигов своего служения Церкви не только не пренебрегали поэзией, но даже сами, и притом в глубокой старости, писали стихи, которые в свое время читались с увлечением. Таковы свв. Григорий Богослов, Ефрем Сирин, Амвросий Медиоланский, Павлин Ноланский, Иоанн Дамаскин и др. Стихотворения некоторых, именно – Григория Богослова и Ефрема, хотя и в прозаическом переводе, но давно уже изданы на русском языке. Можно было ожидать, что почитатели поэтических произведений, весьма пристально разбирающие самые мелкие и незначительные стихотворения народных поэтов, не оставят без внимания и святоотеческие стихотворения, но в многочисленных статьях, касавшихся литературы своей и иностранной, нигде не встречалось даже упоминания об этих произведениях святых отцов. Видимое дело, что наши литераторы соглашаются со старым замечанием Шлегеля, которое читается таким образом: «Опыты оригинального христианского стихотворства имели, конечно, успех в роде лирическом, в песнях и гимнах, но опыты обширнейшие, устремленные к поэтическому изложению христианства, были всегда неудачны и всегда оставались мертвым трудом механического составления или, иначе, метрическим облачением, лишенным внутренней жизни и духа истинной поэзии»[915]. Сколь ни строг этот отзыв, но в нем все-таки признается художественное достоинство лирических святоотеческих стихотворений. Следовательно, и при таком суждении о них не может не показаться удивительным, почему никто из историков поэзии не почтил их никаким разбором, тогда как похвальные, а иногда и восторженные отзывы можно встретить во всяком светском журнале даже по случаю антологических[916] бессодержательных стихотворений. Мысль, что Григорий Богослов – духовный поэт, не могла отстранять от этого труда. И светский писатель не может без сочувствия относиться к истинным художественным произведениям потому только, что они духовного содержания. Чтение подобных стихотворений есть одно из необходимых условий оживления религиозного чувства. Как бы то ни было, мы думаем, что истинные почитатели поэзии не сочтут делом излишним и бесполезным попристальнее ознакомиться и со стихотворениями Григория Богослова, и в этой надежде предлагаем вниманию беспристрастных читателей настоящий разбор и обзор сих стихотворений.

В своих стихотворениях Григорий Богослов, хотя кратко, но ясно, высказывает определенный взгляд назначение поэзии. Поэтому для полнейшего и точнейшего определения характера его стихотворений необходимо прежде рассмотреть его взгляд на поэзию, а потом уже обозревать как содержание его стихов, так и образ раскрытия сего содержания.

Взгляд Григория на словесность вообще и на поэзию в частности возвышался над господствовавшей тогда теорией Аристотеля. Он сильно порицает суетное и пустое красноречие, которое состоит в громкоглаголании и благозвучии, часто восстает против поддельности слова и ценит красноречие не за искусство доказывать различные мысли применительно к обстоятельствам, но за то, что в лицах, имеющих этот дар, не отстают друг от друга и язык, и слух, и быстрая мысль, а также за то, что эти лица живо и сильно могут проникаться предметами, достойными человеческого знания, и это проникновение производить в других. И во времена Григория Богослова слышны были упреки поэзии, и он знал таких людей, которые упражнение в стихотворстве называли преступным человекоугодием и произведениями только из видов тщеславия. Для опровержения таких несправедливых упреков он написал стихотворение о стихах и здесь достаточно объяснил как побуждения, по которым посвящал себя упражнениям в этом роде, так и свой взгляд на поэзию. Вот оно.

«…Я избрал иной путь слова, думаю, хороший, во всяком случае, приятный для меня: я решился свои умственные труды передавать в стихах. Не для того, как, быть может, подумают многие смертные, чтобы легким путем приобрести себе тщетную, как говорят, славу; напротив того, я знал, что мое стихотворство станут порицать, производя его из стремления к человекоугодию, ибо многие о чужих действиях судят по своим собственным. И не потому, чтобы я стихосложение предпочитал священным трудам. Да не отступит настолько от меня Божественное слово! Вы недоумеваете, отчего же я принялся за стихи. Во-первых, я желал, трудясь для других, связать таким образом свою греховность и, при самом