Итак, можно ли восстановить альтернативную версию истории? В деталях – нет. Проблема в том, что в этом случае точка зрения победителя настолько преобладает, что подозревать стандартную картину в ошибочности легче, чем заменить ее другой. Однако у нас есть несколько намеков на другую перспективу. Нетрудно увидеть, каким бы предстал образ Октавиана, если бы при Акции победил Антоний: молодой садист-головорез с опасной склонностью к самовозвеличению. Более того, некоторые самые неприглядные истории из его юности, возможно, родились из пропаганды Антония, включая историю о переодевании в Аполлона на пиру; его биограф Гай Светоний Транквилл недвусмысленно заявляет, что в святотатстве пополам с расточительством Октавиана обвинял именно Антоний.

Некоторым людям того времени хватало фатализма или реализма, чтобы полагать, будто не так уж важно, кто из двоих претендентов выиграл. Забавно иллюстрирует эту идею анекдот о говорящих воронах. Октавиан возвращался в Рим после битвы при Акции, когда его повстречал простой человек, который научил своего ворона говорить: «Приветствуем тебя, Цезарь, наш победоносный командующий». Трюк настолько понравился Октавиану, что он одарил владельца ворона значительной суммой денег. Но выяснилось, что тот дрессировал ворона не один, а с товарищем, который, не получив свою долю, пошел к Октавиану и предложил ему попросить первого дрессировщика показать другого ворона. Оказывается, умные дрессировщики потрудились себя застраховать, и, когда принесли вторую птицу, она прокричала: «Приветствуем тебя, Антоний, наш победоносный командующий». К счастью, Октавиану достало чувства юмора, и он просто настоял, чтобы награжденный поделился со своим партнером.

Частично эта история была призвана показать, что ничто человеческое Октавиану не чуждо: вот как великодушно он отнесся к паре безвредных ловкачей. Но она не лишена и политического подтекста. Пара совершенно одинаковых птиц с их почти одинаковыми лозунгами должна была напомнить нам о том, что разница между Октавианом и его соперником не так уж огромна, как ее представляет повествование из уст заинтересованных лиц. Победа одного, а не другого, потребовала не больше корректив, чем замена одной говорящей птицы на другую.

Невозможно себе даже представить, как бы управлял римским миром Антоний, если бы ему когда-нибудь представился шанс. Но почти не вызывает сомнений, что, кто бы ни вышел победителем из долгой череды гражданских войн, итогом бы стало не возвращение к традиционной римской модели разделения власти, а какая-нибудь форма автократии. К 43 г. до н. э. даже Брут Освободитель чеканил монеты с собственным портретом, что явно указывало на стремление к единоличной власти (илл. 48). Было не очень ясно, какую форму примет это единоличное правление и с какой формой наследования власти. Октавиан почти наверняка не вернулся в Италию из Египта с окончательным, готовым к применению планом автократии. Но после долгой серии практических экспериментов, импровизаций, фальстартов, нескольких поражений он принял новое имя, порывая таким образом с былым Октавианом и кровавым прошлым, и сумел в конце концов разработать модель Римской империи, которая сохранялась в большинстве своих важных деталей последующие 200 с чем-то лет, а в общих чертах и гораздо дольше. Некоторые из его новаций до сих пор принимаются как должное, составляя часть современных механизмов политической власти.

Но очень трудно дать определение характеру и методам правления этого отца-основателя римской императорской власти. Такую склонность ускользать от понимания прекрасно иллюстрирует само его имя, принятое после возвращения из Египта (которое я далее буду использовать). Титул «Август» вызывает ассоциации с идеями власти (auctoritas) и соблюдения религиозных обрядов, напоминая титул одной из главных групп римских жрецов (augures). Он был звучным и не содержал нежелательных ассоциаций (с братоубийством или царской властью), как имя Ромула, которое, как утверждается, Октавиан отверг. Никого так никогда еще не называли, хотя иногда это слово использовалось как несколько высокопарное прилагательное, с приблизительным значением «священный». Все последующие императоры принимали имя Август уже как устойчивый титул. Но на самом деле это слово толком ничего не значит. Пожалуй, наиболее точным будет перевод «почитаемый».

Споры об основах режима Августа продолжались даже во время его похорон. Был ли этот режим умеренной версией автократии, базирующейся на уважении к гражданам, главенстве права и покровительстве искусствам? Или этот режим недалеко ушел от кровавой тирании под началом беспощадного правителя, который не изменился со времен гражданской войны и после войны уничтожил еще немало высокопоставленных особ, казненных или как заговорщики, или как любовники его дочери Юлии?

Как бы к нему ни относились – любили ли, проклинали ли, – Август был поразительно и парадоксально революционным правителем. Август – один из самых радикальных новаторов, которых видел Рим. Он настолько активно вмешивался в выборы, что демократические процессы увяли: новое просторное здание для проведения ассамблей, законченное в 26 г. до н. э., вскоре стало чаще использоваться для гладиаторских боев, чем для голосования, а одним из первых актов его преемника стала передача оставшихся выборных полномочий сенату, полностью исключившая участие народа. Он контролировал римскую армию, лично назначая и снимая командующих легионами, и лично же управлял всеми провинциями, где располагались военные гарнизоны. Он пытался до мелочей регулировать поведение граждан в совершенно новой и навязчивой манере – от правил половой жизни для высших классов, которые подлежали политическому наказанию, если не производили достаточно детей, до формы одежды, в которой можно появляться на Форуме (только в тоге, ни в коем случае не в тунике, не в брюках и не в комфортных теплых плащах). И, в отличие от своих предшественников, он превратил традиционные механизмы литературного покровительства в согласованные, спонсированные из центра кампании. Цицерон подыскивал поэтов для воспевания собственных успехов, но у Августа на содержании были писатели для всякой надобности, подобные Вергилию и Горацию, и их произведения представляют запоминающийся и красноречивый образ нового золотого века империи, с Августом на переднем плане. «Дам им вечную власть» (imperium sine fine), – сулит Юпитер римлянам в «Энеиде» Вергилия,[72] национальном эпосе, который сразу же стал классикой и был включен в школьную программу Рима времен Августа. Прошло 2000 лет, и Вергилий все еще входит в школьную программу на Западе (хотя, возможно, недолго уже в ней удержится).

Однако на первый взгляд кажется, что Август ничего не отменял. Правящий класс никуда не делся (т. е. революции в строгом смысле слова не произошло), привилегии сената были во многом увеличены, а не отняты, и старые государственные посты – консулов, преторов и т. п. – оставались лакомым куском и регулярно заполнялись. Большинство законов, обычно приписываемых Августу, формально исходили, или, по крайней мере, продвигались, этими официальными лицами. Упорно ходила шутка, что оба консула, предложившие один из законов о защите брака, были холостяками. Большинство формальных полномочий официально достались Августу после голосования в сенате и были отлиты точно по традиционному республиканскому образцу, с одним лишь важным исключением – с использованием титула «сын бога». Он жил не в грандиозном дворце, но в доме на Палатинском холме, более похожем на дом сенатора, где его жену Ливию время от времени видели прядущей пряжу. Римляне чаще всего определяли его статус словом princeps, что означает скорее «первый гражданин», чем «император», как мы привыкли его называть, а один из его самых известных лозунгов – civilitas – подразумевает сообщество граждан.