Я припарковала Камиллу, мою верную малолитражку, у тротуара, с краю огромной стоянки издательства «Монтальдо», где почти все сотрудники имели постоянное место для машины. Когда-то оно было и у меня. Но в один прекрасный день его отобрал у меня доктор Навелли, главный редактор «Оридзонти», под довольно-таки обидным предлогом. Он утверждал, что от моего дома я могу добираться и на общественном транспорте, а лучшие места для машин должны быть отданы руководителям.

Общественный транспорт не вызывал моих симпатий, но я нередко им пользовалась из соображений экономии. Мое негодование возрастало при мысли о том, что это было предпринято с целью вынудить меня уйти. Лишение меня места на стоянке было только частью хорошо продуманного плана, направленного на выживание меня из издательства. Уже несколько месяцев мне поручалась только самая черная и неблагодарная работа, и это, разумеется, неспроста. Я все еще сохраняла должность специального корреспондента, которая обусловливалась контрактом, но если главный редактор мог хоть в чем-то ущемить мои права, он делал это с большим удовольствием.

Естественно, такое отношение ко мне диктовалось свыше и после смерти Эмилиано развивалось по нарастающей. Особенно ревностного исполнителя оно нашло в лице редактора этого еженедельника, который реализовывал, таким образом, свое призвание лизоблюда и вымещал на беззащитном человеке свои садистские наклонности. За пять лет он перепробовал все способы притеснения, надеясь, что я сломаюсь. Но он не принял во внимание мою выдержку, приобретенную за годы угнетения. Я чувствовала себя, как выражаются в таких случаях китайцы, сидящей на берегу реки, по которой рано или поздно проплывет труп моего врага.

В то утро я опоздала и появилась в редакции, когда все уже приступили к работе. Официально я была еще на больничном из-за травмы черепа, полученной в июне во время наезда Саворелли. По озабоченным взглядам, которые разом, как один, уткнулись в бумаги и экраны компьютеров, я поняла, что коллеги хотят проигнорировать мое присутствие. А ведь некоторые из них прислали мне цветы и звонили во время болезни. Значит, в воздухе витала какая-то неприятная новость, которая касалась меня, и о которой никто не набрался смелости меня предупредить.

Инициативу взял на себя сам главный редактор, когда я прошла мимо открытой двери его кабинета.

– Аризи, – грубо окликнул он меня. – Ты долго собираешься мутить здесь воду? Дисциплина обязательна для всех! Для тебя она что, не существует?

Я подумала, как бы он сейчас разговаривал со мной, если бы знал новости относительно моего нового положения в издательстве, и не могла удержаться от смеха.

– Могли бы и поздороваться сначала, мой дорогой, – сказала я, одаряя его ангельской улыбкой.

Коллеги обалдело уставились на меня, не веря своим глазам. Они явно подумали, что либо я сошла с ума, либо нашла себе другое место. Второе было, по сути, верно, но знали бы они, что это за место!

– Ты являешься сюда, отдохнувшая и загорелая, после двух месяцев болезни, в то время как твои коллеги надрываются тут за тебя, – проворчал он, но без обычной своей агрессивности.

Моя реакция удивила и сбила его с толку.

– Здесь не нужны бездельники, – продолжал он. – У меня есть сведения, что ты воспользовалась болезнью, чтобы прогуляться на море и отдохнуть. А за последние пятнадцать дней ты даже не удосужилась прислать медицинскую справку. Ты знаешь, что это означает?

– Что в Италии не работает почта, – улыбнулась я, – а также отключены телефоны. Иначе вам ничего бы не стоило позвонить мне.

– Ну, знаешь!.. – уходя в свой кабинет, воскликнул он.

И резко хлопнул передо мной дверью, что было равнозначно увольнению.

В просторном помещении редакции с его белыми стенами, роскошными фикусами, светящимися экранами компьютеров воцарилась сосредоточенная тишина. Мои коллеги продолжали работать, опустив глаза, притворяясь, что ничего не видели и не слышали.

Я и не надеялась, что они поддержат меня из чувства солидарности, но, по крайней мере, хоть кто-нибудь из них мог кивнуть мне. Рядом со мной сидел молодой редактор, принятый на работу несколько месяцев назад. Он только что окончил факультет журналистики и, на мой взгляд, имел все данные, чтобы стать со временем настоящим профессионалом.

– Ты слышал, Этторе? – обратилась я к нему.

– Что? – поднял он голову, непонимающе глядя мне в лицо.

– Хорошо поставленный голос твоего начальника. Его стиль и обхождение, – сказала я.

В моем голосе не было иронии, в этот момент я снова почувствовала себя задерганной сотрудницей, какой была несколько последних лет, терпевшей каждодневные придирки и притеснения.

– Мне очень жаль, Арлет, поверь… – Этторе пытался одновременно и утешить меня, и оправдаться. – Сейчас крутые времена. Ничего не поделаешь…

– И все терпят, – с горечью констатировала я.

Один из моих коллег оставил свой письменный стол и направился ко мне. Это был Фабио Сория, серьезный и честный пьемонтец. Он был старшим редактором еще в те времена, когда я только начинала, и много помогал мне на первых порах.

– Я слышал, тебя хотят перевести, – предупредил он.

– Скорее выгнать, – возразила я, намекая на последние слова Навелли. – Отсутствие медицинской справки – это решающий пункт для возможного увольнения.

– Но ты ее послала?

– Очень возможно, – сказала я.

– На твоем месте я бы не стал шутить с этим. Найди способ, чтобы все уладить. Найти приличную работу сейчас очень трудно.

– Спасибо за участие, Фабио, – ответила я, пожав ему с чувством руку.

Семье Монтальдо не терпелось выставить меня за дверь. Они, которые терпели любовников и любовниц друг друга, не могли позволить мне, подруге Эмилиано, оставаться работать в издательстве. На своем письменном столе я нашла письмо о переводе в телевизионную сеть, которой владели Монтальдо. Скомкав, я бросила его в корзину. Будь это приказ о моем увольнении, он бы доставил мне сейчас больше радости. Приятней было бы впоследствии на них на всех посмотреть.

Я взяла свою сумку и собралась уходить. Проходя мимо кабинета Навелли, я внезапно распахнула дверь и, сделав яростное лицо, резко бросила: «Чао!»

От неожиданности он подскочил на стуле и схватился рукой за сердце.

В Белладжо я приехала в сумерки. Над гладью озерной воды летали последние чайки. Это был мой второй приезд на виллу Монтальдо. Первый раз я была здесь с Эмилиано. Тогда, как и сейчас, гравий аллеи источал жар, а воздух благоухал ароматом роз.

Тогда я была подругой Эмилиано, не связанной с ним законными брачными узами, теперь я была его неофициальной вдовой. Мне всегда чего-то недоставало в жизни, чтобы иметь четкую и определенную роль. Но, возможно, я сама бессознательно этого избегала. Может быть, мне нравилось чувствовать себя в неопределенном статусе.