С новыми силами я ухватился за мерцающие возможности, хотя и понимал всю их воздушность и облачность, оставляющие вместо ожидаемого лишь испарину на ладонях. Но, привыкнув не сдаваться и искать решение во внутренних ресурсах и своих силах, я делал шаг за шагом, преодолевая это, казалось бы, поначалу, невозможное «восхождение». С каждым преодолённым отрезком я всё больше и больше чувствовал то ли рядом, то ли в глубине себя, в самом сердце, поддержку чего-то неведомого ранее, хотя ещё не принятого, и уже не терял надежды, понимая — человек один не бывает.

Поддержка семьи тоже придавала силы и более всего помогала поверить в себя, как в человека, не совсем потерянного для общества.

Разумеется, я понимал о необычности, мягко говоря, ситуации. Чем встретит меня завтрашний день — не известно никому. Маловероятно, что желание быть кем-то и с кем-то совпадёт с настоящим положением, будет ли у меня шанс хоть на что-то? Или нужно забыть о нём раз и на всегда? Всё это станет известным лишь после второго суда, и то с одной оговоркой — как возможность.

Всё, что пришлось испытать и преодолеть до того, казалось мелким и неважным. Это напряжение было не только жутким по давлению и мощи, но и по кажущейся бесконечности, без возможности не только отдыха, но и малейшего расслабления.

И изучаемых томах не было ничего неожиданного, кроме, может быть, количества свидетелей и их состава. Исходя из опыта прошедшего суда, свидетелей защиты мы даже не стали привлекать, но более серьёзно подошли к их изучению и пониманию возможности воспользоваться ими в своих целях.

Прорабатывая каждого из тех, с кем я был знаком или хотя бы о ком наслышан, пытаясь понять, какой информацией они обладают, способны ли отвечать откровенно и честно, скрывать, теряться, как реагируют на раздражители, а, может быть и лесть, мы пытались составить алгоритм и манеру опроса каждого из них. Выбрали 5–6 человек из более чем сотни, и нужно отметить, что ошибок почти не было.

Необходимо понять, что каждый вопрос, каждое слово могут нести в себе почву не только для ожидаемого и нужного ответа, но и нечто совершенно противоположное , что только усугубит положение. Поэтому защитник вбивал чёткое понимание: «Если неуверен в положительном необходимом ответе, лучше молчать». Поэтому уже на судебном заседании концентрация достигла бешеного уроння. И почти всегда основой служила импровизация, отталкивающаяся от состояния, настроения и возможностей людей, выступающих свидетелями. Не всё предполагаемое оправдывалось, но если человек, которого я хорошо знал, в обычных ситуациях мог и обмануть, и утопить или, не сдерживая эмоций, говорил правду, то, попвдая в атмосферу судебного заседания и под взгляды обвиняемых, судьи, присяжных заседателей, обвинителей и и адвокатов, глаза которых буравили каждую его клеточку, а уши ловили каждый вылетающий из уст звук, не мог просто замкнуться в себе. Последствия могли вылиться в чём угодно, вплоть до истерик.

Кстати, откровенность, наигранность, ложь или надуманность в такой обстановке видны как на ладони.

К примеру, один из признанных потерпевших (правда, только морально) до дачи показаний, поставил выбор перед адвокатом: либо «хорошие» показания (правда, я не понял, в каком смысле хорошие в моей ситуации) за миллион рублей, либо показания, которые меня утопят (куда уж глубже). Разумеется, отказавшись от подобного предложения и прежде выдав о содеянном исчерпывающее повествование, я приготовился к обещанному. То, о чём говорил я и о чём сейчас рассказывал он, был эпизод с покушением с помощью взрыва в лифте, повлекшего за собой ранения ног его брата, слава Богу, восстановившегося полностью. Наигранность в даче показаний, растянутость и чрезмерное, буквально, смакование некоторых подробностей сыграли роль, обратную предполагаемой и не произвели желаемого впечатления на присяжных. Я был не против того, что он говорил и как он говорил, к тому же сам описал во всех подробностях всё произошедшее, предварив его рассказ, но здесь говорю об откровенности и о влиянии судебной ауры на людей.

Большое значение имеют и принимаемые позы, и мимика, и открытость, всё это описывает психология и стараться это учитывать обязательно нужно, хотя не всегда возможно. Так, скажем, скрытое лицо и взгляд исподлобья или прикрывание лица газетой, скрещенные на груди руки, заброшенная на ногу нога, злые ухмылки на обвинительные и обличающие речи и так далее — всё это даёт свои эффекты, формируя либо приязнь к твоим реакциям, либо, наоборот, действует отталкивающе. В любом случае — нужно быть самим собой.

Может показаться, что раскаяние вкупе с чистосердечным признанием никак не могут быть в одной связке с расчётом и подготовкой. Это сложный вопрос. Мало того, поначалу мне действительно было совершенно безразлично, чем всё закончится. Оставшись живым при задержании и получив в подарок добавочное время, я решил открыть правду о своей жизни, что продолжаю делать и сейчас.

Поступая так, постепенно начал понимать, что это время может затянуться и далее приговора. С каждым днем мысль о неслучайности происходящего, пульсирующая всё с большей силой, становилась чуть ли не основной, приводящей к пониманию необходимости сделать что-то, что могло бы возместить потерянное хотя бы родственникам. Может быть, эта книга сможет стать и предупреждением кому-то или хотя бы на что-то растрыть глаза тем, кто взял её в руки. Существует ещё много причин, которые заставляли меня стремиться изменить мою судьбу и добиться всё-таки конечного срока. Всего не перечислишь, да и не нужно, каждый из читающих по себе может понять, что хотел бы успеть сделать в своей жизни и какой след оставить после себя…

* * *

На двух судах я проходил как свидетель: над Пылёвым Андреем и сразу над несколькими моими бывшими знакомыми, где, в том числе, рассматривалось убийство «Солоника» - дело нашумевшее, а персона раздутая. Это происходило ещё до предъявления мне обвинения.

Мои показания не могли повлиять на ход процессов. Hа втором суде рассматривалось десять убийств о которых я не имел, ровным счетом, никакой информации, и кто то повествовал лишь о репрессивной дисциплине, что могло облегчить судьбу некоторых из обвиняемых, а также рассказывал кое-что о происходившем в Греции. По всей видимости, важнейшим моим знанием была общая картина этого общества, иерархия отношений между людьми, в принципе четкое понимание чего у всех уже было из показаний самих же подсудимых.

Входя в зал, где должно жить правосудие, я разглядывал знакомые лица людей, которых давно не видел. Большинство из них смотрели с надеждой, улыбались и даже махали руками. Надеюсь, я оправдал возлагаемое на меня со стороны этих парней, но главная их ошибка в том, что все они без исключения отказались от суда присяжных. Все, кроме одного, давали почти исчерпывающие показания, основные направляющие векторы смотрели в сторону Олега Пылёва. Он, кстати, как я уже писал, поражал своей позицией, сваливая свои вины на всех подряд, при этом почему-то ожидая, что никто не предпримет ответного демарша. Судьи прекрасно понимали всю абсурдность подобного и имели лишнюю возможность оперировать этим бредом, опрокидывая его линию защиты. Зная из прочитанных материалов, но более из жизни настоящее состояние дел, я пытался упорядочить информацию и создать правильную картину дела у судьи, чем полагал облегчить участь большинства, находящихся в клетке, разумеется, кроме Олега.