— Но… Э-э…

— Бэ-э, — передразнил его старик и вновь зашелся в жесточайшем приступе кашля. — Доведешь ты меня своим тугодумием — раньше времени преставлюсь… Что смотришь, как баран на новые ворота? Не бомж ты больше! Не нищий! Купишь дом, устроишься на работу… Семья у тебя будет. Для меня эти деньги — ворованные и награбленные, а для тебя — подаренные. Может, хоть тебе пользу принесут…

— Дядя Леша, — захлебнулся от волнения Толстяк, — я… вы…

— Заткнись! — приказал тот. — Не люблю я всего этого… всех этих слов. Ничего они не значат… Мне они больше не понадобятся. Никому не хотел отдавать. Хотел, чтобы сгнили, но никому не достались… А потом прибежал ты с глазами, выпученными как у бешеной трески… Сначала смешно было, казалось, что тебя вот-вот кондратий хватит. А потом интересно стало… Что таких дураков, как ты, на подвиг толкает?

— На какой подвиг? — удивился Толстяк.

— Дурак ты, Толстяк, — с чувством сказал дядя Леша. — Законченный дурак

Голос его стал тише, глаза закрылись, и он устало откинулся на подушки.

— Дядя Леша, — испуганно позвал Толстяк.

— Жив я, жив… Вот что… Иди отсюда. Только быстро иди. И позови ко мне Черепка. Я задержу его на какое-то время… Бойся его. Срочно забирай девчонку и убирайся из этого прогнившего города с его вечной борьбой, бандитами, милицией, журналистами и бомжами… Теперь ты свободен… У тебя впереди жизнь… Уходи…

Толстяк попятился к двери, распахнул ее, и едва не сшиб с ног подслушивающего у замочной скважины Черепка. Тот пристально посмотрел на Толстяка, словно ощупывая взглядом, но в этот момент его позвал дядя Леша, и Черепок послушно засеменил к постели умирающего. А Толстяк со всех ног бросился домой.

Когда он ворвался на чердак, у него было такое перепуганное лицо, что Профессор не на шутку встревожился.

— Что он тебе сказал? Что-нибудь несусветное потребовал за эти деньги? Я так и знал! Говорил я тебе…

— Вот, — только и смог выдохнуть Толстяк, бросая Профессору на колени пакет с деньгами, — вот…

— Что это? — испугался Профессор, шарахаясь от пакета, словно это была дохлая кошка.

— Мне отдал… Все, что было, отдал…

Дрожащими руками Профессор пересчитал деньги в тугих пачках. Испуганно посмотрел на Толстяка и, словно не веря своим глазам, пересчитал деньги еще раз. Судорожно сглотнул и поспешно протянул деньги обратно.

— Здесь что-то не так, — сказал он. — Это что-то не то… Какой-то подвох… Не может этого быть. Не верь…. Слушай, а может, он спятил? Может, у него под завязку «крыша» поехала? Тогда нужно бежать…. Не бежать опасно. Найдет — убьет… Что делать?

— Да он сам мне их отдал, — заверил Толстяк. — Не будет он отбирать. И сказал, чтобы мы домик где-нибудь купили. И срочно уезжали отсюда. Он не такой плохой, каким кажется. Просто он очень разозлился на весь мир. И он не хочет, чтобы кто-нибудь думал, что и он может испытывать сострадание. Он до самой смерти хочет остаться в памяти людей жестким и сильным… Наверное, когда-то он был добрым, и из-за этого у него были неприятности…

— Чушь какая-то, — сказал Профессор, — но… Он точно сказал, что это наши деньги? Он их сам отдал тебе? Тебе и мне?

— Разумеется, — радостно подтвердил Толстяк, ни на секунду не усомнившись, в том, что когда дядя Леша отдавал ему деньги, он имел в виду и Профессора. — Так и сказал: «Купите себе домик и живите в нем, вспоминая меня добрым словом».

— Тогда… Нужно срочно бежать, — от возбуждения Профессор вскочил на ноги и, больно стукнувшись макушкой о низенький потолок, сел обратно. — Бежать, пока не отняли! Бежим, Толстяк! Сегодня же уедем из этого города. Мы будем свободны, у нас будет дом, — на его глазах появились слезы. — Господи, свой собственный дом… С нормальными кроватями, с окнами на лес… нет, на озеро… нет, на речку… Да какая разница! Главное — у нас будет свой дом, и я не буду бомжом… Я умру в своей постели…

— Что ты плачешь? — спросила проснувшаяся от этого переполоха девочка, — Что-нибудь случилось? Тебя кто-нибудь обидел? У тебя что-то болит?

— Никто его не обижал, — сказал Толстяк. — Он плачет от радости… Мы больше не бродяги, малышка. Нам улыбнулась удача. Теперь мы сможем уехать отсюда и купить себе настоящий дом, с садом и огородом…

— Такой дом, как был у меня? — спросила она.

— Нет, не такой… Немного поменьше… но зато свой, — сказал Толстяк. — Как ты себя сегодня чувствуешь? Ничего не болит?

— Ничего, — сказала она. — Только слабость… Толстяк, ты позвонил? По той бумажке, которую тетя Наташа дала?

— Забыл, — испугался Толстяк, — совсем забыл… Сперва ты заболела, потом то одно, то другое… Забыл… А где же эта бумажка? Куда я ее дел?

Он принялся шарить по карманам в поисках записки.

— Уходить нужно, — поторопил его Профессор. — Толстяк, такой случай раз в жизни дается, а ты возишься, как ленивец. Какие телефоны? Какие бумажки?! Хватай вещи, бери девочку и бежим! Позже позвонишь!

— Нет-нет, я должен найти бумажку, — бормотал Толстяк, — Я обещал позвонить, и я должен позвонить… Куда же я ее дел? Неужели потерял! Нет, не может быть…

Наконец записка нашлась. Толстяк использовал ее вместо закладки в книге Экзюпери.

— Ну вот, — с облегчением вздохнул он. — Я же говорил, что не мог ее потерять…

— Не сходи с ума, — уговаривал его Профессор. — Уезжать нужно срочно! Неужели ты не понимаешь, что уже завтра мы можем иметь свой дом?! Уезжать! Срочно!

— Профессор! Хороший ты мой человек! Дружище! — Толстяк обнял пытающегося вырваться друга и гулко похлопал его по спине. — Все будет хорошо! Мы с тобой самые богатые люди на свете! Ничего не бойся. Просто нужно решить вопрос с родственниками малышки… И как только я дозвонюсь, мы уедем… Ты посиди с ней еще немножко, хорошо? А деньги я лучше здесь оставлю. Под твоим присмотром… А то еще потеряю… Я только позвоню и скажу, что она здесь, у меня… Подожди, подожди, — спохватился он. — Мы же так и не спросили, как ее зовут! Вот те раз!

Они в изумлении посмотрели друг на друга и расхохотались. Привыкшие к отсутствию имен, которые им заменяли клички, они и девочку звали просто «Малышка», или «Янтарик» — по цвету золотисто-светлых волос.

— Как тебя зовут, малышка? — спросил Профессор.

— Света, — ответила она. — Света Бородинская.

— Слушай, а ведь и у нас теперь есть имена, — с какой-то задумчивостью сказал Толстяку Профессор, — Меня ведь когда-то звали Петром Ивановичем… Петр Иванович, — повторил он, словно пробуя имя на вкус, — Как чудно все это… Быстро же мы отвыкаем от самых простых вещей. А вот привыкать куда дольше придется… Петр Иванович…

— Я побежал, — сказал Толстяк. — Я позвоню и вернусь… Я скоро.

Он весело подмигнул девочке и направился к выходу.