Она жива. Каким-то невозможным образом жива. И я заставляю себя взглянуть на ее тело, на те места, где прежде были руки и ноги. Раны закрыты чем-то вроде жидкого пластыря, но по краям равномерно кровоточат. К телу ее тянется трубка капельницы, катетер закреплен на шее. По трубке поступает кровяная плазма и какая-то прозрачная жидкость.

Должно быть, это сильное обезболивающее. Потому что Шерил не кричит.

Она улыбается, как будто услышала шутку. Потом лицо ее искажается, глаза наполняются слезами, и Шерил произносит:

– Я не хотела.

Она словно ведет разговор с кем-то, кого здесь нет. Я медленно, невероятно медленно оправляюсь от паралича и приподнимаюсь на корточки, потом встаю. Заставляю себя отвести взгляд от Шерил и осмотреть помещение. Это маленькая комнатка, выложенная белой плиткой – плитка на всех четырех стенах, на полу, даже на потолке. В полу – отверстие стока. Ее кровь утекает туда.

Помимо этого маленького отверстия, единственный путь наружу – та дверь, куда меня втолкнули.

На дальней стене видна электрическая розетка, в нее включена маленькая колонка, выглядящая здесь странно неуместно. Я улавливаю на ее верхней плоскости блеск стекла. Камера.

Джонатан наблюдает.

– Ты должна сделать выбор, – звучит его голос. – Ты можешь сидеть в этой комнате и смотреть, как Шерил умирает. Вероятно, это займет немало времени. Обезболивающее в капельнице скоро кончится, как и кровь. Это будет мучительная смерть.

Я не знаю, что сказать. Прилив ужаса так высок, что я чувствую себя полностью поглощенной этим при-ливом.

Наконец я ухитряюсь ответить:

– Ты сказал, что есть выбор.

– Я оставил тебе выбор.

Оглядываюсь по сторонам. Здесь нет ничего, кроме колонки. Шнура, который соединяет колонку со стеной. Электрической розетки.

– Ты хочешь, чтобы я убила ее током? Задушила ее?

Он вздыхает, как будто я сказала глупость.

– Нет. Это было бы жестоко.

Я прижимаю дрожащую руку к губам, чтобы удержать еще один крик – или дикий, безумный смех. «Это было бы жестоко». Он сумасшедший. Он полностью безумен.

– Я оставил тебе пистолет, – продолжает он. – В нем один патрон. Тебе решать, как с этим поступить.

– Зачем ты это делаешь?

– Я предоставлял Шерил выбор в каждом случае, – отвечает он. – Она хорошо умеет убивать людей, но ты уже это знаешь. Тут старушка, там муж… Но мне нужно было знать, как далеко она может зайти на самом деле. Не каждый убийца сто́ит моего времени. Я рассказал ей о выигрыше в лотерею. Сказал, что женюсь на ней, без какого-либо брачного контракта. А потом увезу ее в Париж на своем частном самолете. Но я говорил, что не сделаю этого, если она не будет полностью свободна. Это все, что я сказал. Я не говорил ей, что нужно делать. Я дал ей выбор.

Я чувствую, как пол уходит у меня из-под ног, и вынуждена прислониться к белоснежной чистой стене.

– Ты… ты…

– Я сказал ей, где мы встретимся, – рассказывает он. – Когда я прибыл на условленное место, она стояла там одна. Ни машины, ни детей. Она сделала свой выбор, Джина. – Его голос звучит разочарованно. – И продолжила делать. Я предположил, что в том доме, который ты навещала, может оказаться видеозапись того, как мы ехали по дороге, и это будет большой проблемой. Она взяла пистолет и… исправила это. Я предположил, что Престер, возможно, сумеет выследить нас. Ты знаешь, что произошло. Она была искренне разочарована тем, что он скончался от сердечного приступа до того, как она успела убить его. Я не говорил ей, что делать; она выбирала сама. Все выбирают. И теперь твоя очередь.

– Ты долбаный монстр, – шепчу я. – Нет. Нет.

– Хорошо, – говорит он. – Я позволю тебе подумать об этом.

Он умолкает. Я тоже.

Я снова сажусь, прислонившись спиной к двери. Во рту у меня сухо, точно так же, как сухи мои глаза, которыми я смотрю на Шерил. На женщину, которая, если верить этому спокойному, ровному голосу в динамике, осознанно решила утопить двух своих маленьких дочек, чтобы сбежать с тем, кто обещал воплотить в жизнь ее алчные грезы.

Некоторые люди заслуживают смерти. Я знаю это. Я верю в это. Мэлвин заслуживал смерти. Но даже он не заслуживал подобного.

Опускаю пистолет. Его вес больше не успокаивает меня. Закрываю лицо ладонями, словно ребенок, пытающийся спрятаться.

Но спрятаться не удастся. От этого – не удастся.

Я должна сделать выбор. Позволить ей умереть жуткой смертью, в агонии, с криками боли, – или быстро прекратить ее страдания.

Я бессильно роняю руки на колени и поднимаю лицо к потолку. Я не вижу неба. Я не знаю, есть ли там бог. Но я молюсь.

А потом спрашиваю:

– Что случится, если я убью ее, Джонатан?

Он не отвечает. Может быть, он не сделает вообще ничего. Может быть, он оставит меня запертой здесь с ее разлагающимся телом, чтобы заставить сделать еще более жуткий выбор. Может быть, в крайнем случае, я смогу повеситься на этом электрическом проводе. А может быть, он хочет, чтобы я поверила во что-то еще более ужасное: что он отпустит меня и предоставит мне жить с этим.

Наконец динамик произносит:

– Мой отец всегда говорил, что кризис проявляет характер. Ты – Джина Ройял. Ты помогала убивать беззащитных девушек.

– Я этого не делала, – шепчу я. Я чувствую себя усталой. Невероятно усталой. – Я не знала о том, что он делает.

– Кризис проявляет характер, – повторяет он. – Так что увидим.

Когда я зову его по имени, он больше не отвечает. Я искренне не знаю, что я собираюсь сделать. Кто я такая. Чего он хочет.

Я просто всхлипываю и отчаянно жалею, что еще раз не сказала Сэму о моей любви к нему, не поцеловала своих детей, не сказала им, что только ради них пережила весь ад своего прошлого. Жалею о том, что не могу извиниться перед Кецией за все.

«Просто сделай это», – думаю я, но голос, который звучит в моей голове – неправильный. Это не мой голос. И я знаю, что этот тихий шепот принадлежит Мэлвину. Это холодная, расчетливая часть моего разума, до которой Джонатан хочет добраться и взять под контроль. Эта часть пытается убедить меня, что застрелить Шерил будет милосердием, и я не знаю – возможно, это действительно так. Или, может быть, это будет просто поступком убийцы. Мэлвин хочет, чтобы я это сделала.

Именно поэтому я не могу этого сделать.

Джонатан потерял нечто важное, когда получил травму головы. Я не знаю, что это было – какая именно часть мозговых функций прекратилась в результате удара, – но то, что осталось, представляет собой логическое дерево решений, без всяких эмоций. Он выигрывает, потому что выводит эмоции из уравнения. Потому что у него есть уникальная способность выдерживать то, чего не выдержали бы другие.