– Вот что я тебе скажу, рембуржец. В бою ты показал себя как храбрый солдат, ты не стал запираться сейчас и все рассказал мне, а потому имеешь право на вознаграждение. Так вот, я мог бы казнить тебя сегодня, но даю время до утра. Меня, правда, здесь уже не будет, ну да Урмас и сам справится. На этом будем прощаться.

Иппон повернулся к стоящим у дверей подземелья охранникам:

– Эй вы, уведите его в камеру, он мне больше не нужен!

– Ваша милость, а можно мне провести эту ночь без кандалов? – спросил Каспар.

Иппон думал недолго – сегодня он был великодушен, поскольку шпион дал ему самые лучшие козыри в борьбе за карьерные места при дворе конвендора.

– Я не возражаю. Урмас, сними с него все железо, а до камеры можно сопроводить его и с веревочной петлей на руках. Рембуржец заслужил и эту привилегию.

К себе в камеру на другой конец тюремного замка Каспар возвращался частично свободным человеком. Без кандалов на ногах шагалось на удивление легко, а неприятные ощущения от стянувшей руки веревки не шли ни в какое сравнение с жесткой хваткой стальных удавок Урмаса.

Озолс встретил его как родного – он опасался, что выгодного узника принесут на руках, но тот выглядел молодцом, и тюремщик поспешил поделиться этой радостью со своим «приятелем» Эдбергом.

– Ты видел, Густав, они вернули его в полном порядке! Даже без этих железок!

– Ты рано радуешься, дружище, – ответил Каспар, входя в камеру.

Озолс последовал за ним и снял с его рук веревки.

– Они опоили тебя ядом? – забеспокоился он.

– Нет, но завтра утром Иппон приказал Урмасу казнить меня, я ему больше не нужен.

Каспар скинул сапоги, забрался на топчан и, обхватив колени, уставился в стену перед собой. Оставался один вариант – попытаться завтра подкупить Урмаса, шансов на успех очень мало, но терять уже нечего.

– Казнь – это скверно, – задумчиво произнес Озолс и поскреб нечесаную голову. – Ладно, ты отдыхай, а я пойду посмотрю, что можно сделать.

Сказав это, он покинул Каспара, запер дверь камеры на засов и затопал куда-то по коридору.

«За золото свое беспокоится», – подумал Каспар и вздохнул. Положение было незавидным.

В спальне пахло благовониями, их привезли с побережья Южного моря, и по рекомендации лекаря королева позволяла окуривать ими свою опочивальню перед сном. Анну Астурийскую мучили кошмары – покойный принц Гвистерн являлся к ней во сне и угрожал смертью.

При жизни он ненавидел ее, королева отвечала тем же, его высочество мечтал совершить дворцовый переворот и убить короля, а красавицу королеву отдать на потеху солдатам. Даже после смерти он не мог найти себе покоя – одно время его часто видели в городе, и перепуганные соглядатаи тайной канцелярии неоднократно сообщали, что сталкивались на ночных улицах со своим бывшим шефом – принц Гвистерн при жизни возглавлял этот департамент.

Потом тревожные сообщения прекратились, прошло немало лет, но едва королеве перевалило за четвертый десяток, беспокойный дух принца Гвистерна принялся терзать ее.

Можжевеловые ванны, мятные притирания и окуривание спальни благовониями приносили облегчение. Если принц и являлся в сновидениях, теперь он стоял поодаль и опасался приближаться к королеве с угрозами. Лекарь ее величества был доволен результатом прописанного им лечения и уверял, что со временем «нечистый дух» оставит королеву совсем.

У дверей опочивальни караулили две прислужницы, они исполняли двойную службу – помогали королеве по утрам, принося умываться, а также следили за безопасностью ее величества. У каждой из прислужниц на поясе с ключами висел свинцовый кистень на кожаном шнурке. Эти женщины были широки в плечах и силой могли поспорить с королевскими гвардейцами.

Ее величество мирно спала, ее каштановые, не тронутые сединой волосы разметались по подушке. Пока годы щадили Анну Астурийскую, во дворце не было ни одного мужчины, кто бы не влюбился в свою королеву. Она очаровывала любого – явным ли вниманием, подчеркнутой холодностью, улыбкой или приказом, отданным твердым голосом. Равнодушным к ее красоте и обаянию оставался только один человек – король Ордос Четвертый Рембург, с самой женитьбы по возможности избегавший ее общества.

Ее величество испытывала к своему супругу сходные чувства, и если ей по необходимости случалось касаться руки короля, она едва удерживалась, чтобы не вздрогнуть от брезгливости.

Посреди ночи королева вдруг открыла глаза, приподнялась и, облокотившись на подушки, стала осматриваться – ей показалось, что ее позвали.

– Ваше величество… – раздалось снова. Теперь она явственно слышала голос.

– Кто здесь? – спросила королева. Она не боялась, полагая, что все еще спит.

– Я ваш друг, ваше величество, – произнес голос, и Анна Астурийская увидела у дальней стены возле резного шкафчика чей-то светящийся силуэт.

«Ну конечно же это сон, – успокоила себя Анна. – Ведь живой человек не может светиться».

– Что вам нужно от меня?

– Я пришел просить о помощи, ваше величество.

– Вас кто-то обижает?

– Не меня, ваше величество, одного вашего хорошего знакомого.

– Кто же он?

– Каспар Фрай, ваше величество. Он в беде, и если вы не вмешаетесь, без сомнения, погибнет.

– Фрай… Каспар, – произнесла королева и, вздохнув, поудобнее устроилась среди высоких подушек. – Значит, лекарь был прав, я перестала видеть кошмары, а им на смену пришли приятные сны. Сколько лет я не слышала о нем, и вот теперь ему нужна моя помощь. Где же он и кто грозит ему гибелью?

– Он недалеко, ваше величество, по указанию конвендора вердийского его заточили в тюрьме Тарду.

– Ах эти приморские жулики! Я слышала, они и бунт затеяли?

– Именно так, ваше величество, их банды уже рыщут недалеко от Харнлона.

– Но… – Королева еще раз обвела взглядом темную опочивальню. – Но ведь это сон, не правда ли?

– Не совсем, ваше величество. Чтобы напомнить вам утром о нашем разговоре, я брошу к двери подушку – вот так…

В одно мгновение светящийся силуэт оказался рядом с кроватью и, взяв одну из подушек, бросил ее к двери.

– Прощайте, ваше величество, – произнес незнакомец.

– Прощайте… друг, – ответила королева. Силуэт ночного гостя растаял, и она преспокойно заснула, подивившись напоследок тому, какие странные истории теперь снятся ей по ночам.

«Годы берут свое, Анна, ты не молодеешь», – сказала она себе и улыбнулась, вспомнив того Каспара Фрая, которого когда-то знала.

Утро Анны Астурийской начиналось много раньше, чем у иных королевских особ. Уже в начале девятого она сладко потянулась на мягких перинах, откинула одеяло и, взяв со столика колокольчик, позвонила.