Пост директора налоговой службы приобщил дядюшку к местной знати. А поскольку он был инвалидом войны и кавалером Итальянской Короны, то не мог не симпатизировать правительству, которое, по воле судьбы, в ту пору было правительством фашистской диктатуры. Но был ли дядюшка Карло фашистом? Только в той мере, как говорили в шестьдесят восьмом, в какой фашизм заботился о ветеранах, раздавал им награды и служебные должности; можно сказать, что дядя Карло был умеренным фашистом. Однако он был достаточным фашистом, чтобы его ненавидел Аделино Канепа, который по вполне понятным причинам был антифашистом. Ему приходилось ходить каждый год в контору, оформлять декларацию о доходах. Он входил в кабинет с уверенным видом, предварительно очаровав тетю Катерину, преподнеся ей в подарок несколько дюжин яиц. И вот он представал перед дядей Карло, который был не только неподкупен, как и подобает герою войны, но и знал лучше кого бы то ни было, сколько Канепа у него украл за год, и не прощал ему ни сантима. Аделино Канепа считал себя жертвой фашизма и стал распространять лживые россказни о дяде Карло. Жили они в одном доме: дядя на этаже для знатных людей, а Канепа — на первом. Встречались утром и вечером, но здороваться перестали. Связь поддерживала тетя Катерина, а после нашего приезда — моя мама, которой Аделино Канепа выражал большое сочувствие и понимание в связи с тем, что она приходилась свояченицей чудовищу. Дядя возвращался домой каждый вечер в шесть часов, в неизменном сером двубортном костюме, мягкой шляпе и с непрочитанным номером «Стампы». Он шел, выпрямившись, как альпийский стрелок, устремив стальной взгляд на вершину, которую предстояло покорить. Он проходил мимо Аделино Канепы, который в это время любил сидеть на скамейке в саду и делать вид, словно не замечает дядю. Затем он подходил к дверям первого этажа и церемонно снимал шляпу перед мадам Канепа. И так каждый вечер, из года в год.

Было уже восемь часов, а Лоренца все не появлялась. Бельбо пил уже пятый мартини с джином.

— Наступил 1943-й год. Однажды утром дядя Карло вошел к нам, разбудил меня громким поцелуем и сказал: «Мальчик мой, хочешь знать самую важную новость года? Они скинули Муссолини». Я никогда не мог понять, переживал ли дядя Карло по этому поводу. Он был очень честным гражданином, слугой государства. Если даже он и переживал, то не говорил об этом и продолжал собирать налоги, но уже для правительства Бадольо. Потом наступило восьмое сентября, зона, в которой мы жили, попала под контроль общественной республики, и дядя Карло снова приспособился: собирал налоги для общественной республики. В эту пору Аделино хвастал своими связями с первыми отрядами партизан, появившимися в горах, и грозил всем показательным отмщением. Мы, мальчишки, тогда не знали еще, кто такие партизаны. О них рассказывали массу историй, но никто их не видел. Говорили о вожаке монархистов — сторонников Бадольо, неком Терци (это, конечно, была кличка, как часто практиковалось тогда, и поговаривали, что он заимствовал ее у друга Дика Фульмине из комиксов) — бывшем старшине карабинеров, который потерял ногу в первых боях с фашистами и эсэсовцами и командовал всеми бригадами в горах вокруг ***. И вот что произошло. Однажды в городке появились партизаны. Они спустились с гор и бродили по улицам, одетые кто во что горазд, с синими платками на шее, стреляя в воздух из автоматов, чтобы объявить о своем приходе. Новость эта быстро распространилась по городку, все заперлись в своих домах, потому что не знали, что это за люди. Тетя Катерина встревожилась: похоже на то, что Аделино Канепа их друг или по крайней мере он так говорил, так вот, не причинят ли они зла дяде? Причинили. Нам рассказали, что около одиннадцати часов группа партизан с автоматами наперевес вошла в контору налоговой инспекции, арестовала дядю и увела его в неизвестном направлении. Тетя Катерина упала на кровать, изо рта ее появилась белая пена, она была уверена, что дядю Карло убьют. Достаточно одного удара прикладом по пластине на черепе — и он умрет на месте. На крики тети явился Аделино Канепа с женой и детьми. Тетка крикнула ему в лицо, что он — Иуда, выдавший дядю партизанам за то, что тот собирал налоги для общественной республики. Аделино Канепа клялся всем, что есть у него самого святого, что это неправда, но было видно, что он чувствует себя виноватым, поскольку путался в том, что говорил, и тетя его выставила. Аделино Канепа плакал, взывал к моей матери, припомнил всех кроликов и курей, которых продавал по бросовой цене, но мама замкнулась в полном достоинства молчании, а тетя Катерина все еще исходила белой пеной. Я плакал. Наконец, после двухчасовой пытки, мы услышали крики и увидели дядю Карло, едущего на велосипеде, которым он управлял одной рукой, он выглядел так, словно возвращался с прогулки. Заметив суматоху в саду, имел наглость спросить, что происходит. Он ненавидел драмы, как и все жители наших мест. Он поднялся наверх, подошел к скорбному ложу тети Катерины, которая все еще сучила исхудавшими ногами, и поинтересовался, чего это она так дергается.

— А что же, все-таки, произошло?

— А произошло то, что, вероятно, до партизан Терци дошла болтовня Аделино Канепы и они решили, что дядя Карло местный представитель режима, и арестовали его, чтобы преподать урок всему городку. Дядю Карло увезли на грузовике, и он предстал перед Терци, который стоял в сиянии боевых наград с автоматом в правой руке, опираясь левой на костыль. И вот дядя Карло — причем я не думаю, что это была уловка, скорее, все произошло инстинктивно, по привычке к какому-то доблестному ритуалу — щелкнул каблуками, вытянулся по стойке «смирно» и представился как майор альпийских стрелков Карло Ковассо, контуженный, инвалид войны, кавалер серебряной медали. И Терци тоже щелкнул каблуками, тоже стал по стойке «смирно» и представился как старшина королевских карабинеров Ребауденго, командир бадольевской бригады имени Беттино Риказоли, кавалер бронзовой медали. «За что?» — спросил дядя Карло. И взволнованный Терци ответил: «Пордои, господин майор, высота 327». «Черт подери, — воскликнул дядя Карло, — я находился на высоте 328, в третьем полку. Сассо ди Стриа!» «Битва солнцестояния?» «Да, битва солнцестояния» «А помните обстрел Чинкве Дита?» «Чертова задница, помню ли я?!» «А штыковую атаку накануне дня святого Крепена?» «Да Бог ты мой!» В общем, пошли вещи такого рода. А потом безрукий и безногий шагнули навстречу друг другу и обнялись. Терци сказал: «Видите ли, кавалер, видите ли, господин майор, нам донесли, что вы собираете налоги для фашистского правительства, прислуживающего оккупантам». «Видите ли, командир, — ответствовал ему дядя Карло, — у меня семья, и я получаю зарплату от центрального правительства, а оно — такое, какое есть, я его не выбирал, и что бы вы делали на моем месте?» «Дорогой майор, — согласился с ним Терцина, — на вашем месте я поступил бы так же, но постарайтесь хотя бы затягивать эти дела, не торопитесь.» «Постараюсь, — пообещал дядя Карло, — я ничего против вас не имею, вы тоже дети Италии и храбрые бойцы.» Я думаю, они поняли друг друга потому, что оба говорили «Родина» с большой буквы. Терци приказал выдать майору велосипед, и дядя Карло вернулся домой. Аделино Канепа не показывался несколько месяцев. Вот уж не знаю, в этом ли именно заключается рыцарство духа, но совершенно точно, что такие узы крепче всяких партий…

Ибо я есмь и первая и я последняя, я чтимая и я хулимая, я блудница и я святая.