Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет… — мотаю головой и пытаюсь отдышаться, чувствуя в глотке противное жжение после рвоты, — свой есть.
Зажав платок в кулаке, снова складываюсь пополам, стараясь не забрызгать ботинки и брюки. Отец, ни говоря ничего, протянул мне несколько карамелек, на которых налипла табачная крошка и тот мелкий сор, который чудесным образом появляется в кармане каждого мужчины сразу же после стирки.
— Всё вроде… — прислушавшись к своему организму, чуть хрипловато сообщаю родителям, и начинаю разворачивать конфету, чтобы хоть как-то перебить жжение в глотке, — пошли.
Ближе к школе — не только солидные машины, но и солидные люди, на сытых лицах которых — клеймо Райкома, и я начинаю понимать, что на открытом комсомольском собрании, кажется, функционеров от Комсомола будет больше, чем собственно комсомольцев.
Собственно, для этого и стоят солидные люди возле входа в школу, одним своим присутствием отсекая учеников, которые, возможно, захотели бы присутствовать на собрании…
… ведь ответственным товарищам не нужны сюрпризы, верно?
А то подростки, они такие подростки… гормоны, чувство товарищества без должного понимания Линии Партии, и прочие опасности пубертата в социалистическом государстве — скажут что-нибудь… даже не лишнее, а просто — не нужное! Всем тогда прилетит, и прежде всего — ответственным товарищам, как не обеспечившим.
Подростки, они не всегда понимают своё счастье — родиться и жить в самой лучшей стране на свете. Вечно хотят чего-то ненужного, лишнего — джинсов, демократии, свободы слова…
— Ничего… — негромко говорит отец, сжимая моё плечо, — Всё проходит, и это пройдёт!
Киваю… и ловлю ободряющий взгляд мамы, странным образом успокаиваясь.
В воротах отец задевает, почти сшибает литым плечом одного из райкомовских, щекастого рыхлого молодца, похожего на ожившего пряничного человечка. Подхватив с асфальта шляпу, тот ругается сдавленно, и… я не вижу, но знаю, что отец усмехается — еле-еле, одни уголком рта.
Он, пусть и с другой стороны, знает эти игры ничуть не хуже ответственных товарищей, и знает, когда можно и должно дать слабину, а когда — просто незачем. Уже сейчас пронзительно ясно, что я, да и все мы, уже «посчитаны» и решение принято.
«Вилка» если и есть, то очень небольшая, и уж точно — принимать решения будет не плешивый пряничный человечек, решивший за наш счёт получить немного очков в постоянно ведущейся игре таких же незначительных партийных функционеров. Не вышло…
Да и глупо всё это, мелко — встать в воротах так, чтобы мы вынуждены были проходить бочком. Так себе решение… сразу понятно, что пряничный функционер — сошка мелкая, и понятно — почему.
Завидев нас, Елена Дмитриевна заспешила навстречу, сбежав вниз по ступенькам школьного крыльца.
— Д-до… — начала была она, но тут же, судорожно улыбнувшись, поправилась, — Здравствуйте!
Вид у неё болезненный, без лишних слов показывающий, сколько нервов ей потрепали ответственные товарищи из ГОРОНО[i], и сколько крови выпили товарищи из Райкома. Не зная, что сказать, она просто пошла рядом, то и дело приоткрывая рот, желая что-то сказать, и тут же прикусывая губу.
— Савеловы? — гружёной баржей выплыла из кабинета Светлана Эдуардовна. Классная руководительница, завидев её, пошла в кильватере, чуть отстав с выражением нескрываемого облегчения на лице.
Ни здравствуйте, ни… а впрочем, чего я хотел? Я — проблемный ученик, а она — завуч! Плевать на олимпиады, на шахматы, на…
… да собственно, на всё!
Быть может, учись я здесь с первого класса, отношение было бы иным, а так… имеем то, что имеем!
— По вашему делу, — веско роняет она, идя чуть впереди по коридору, — решено было провести открытое комсомольское собрание.
Киваю машинально, забывая, что завуч этого не видит, да и видела бы…
Открытое комсомольское собрание, это палка о двух концах, и как это водится в СССР, хорошее, в общем-то, начинание, стало оружием в руках чиновников.
В теории — на открытое комсомольское собрание могут придти не только комсомольцы, что как бы даёт молодёжи, не вовлечённой в эту организацию, шанс высказать своё мнение по какому-либо поводу. Ну и вообще, влиять на политику, проводимую Комсомолом — на школьном уровне, разумеется, не выше. Бывает, что и влияют…
Но верно и то, что на открытое комсомольское собрание могут придти не только комсомольцы школы, ВУЗа или завода, но и комсомольцы вообще, или, что чаще, комсомольские работники. Собственно, как в моём случае…
Школьников в коридоре почти не видно, лишь раз или два мелькнули вдали какие-то фигуры, и снова — педагоги, товарищи из Райкома и ГОРОНО, какие-то непонятные, выцветшие старики и тётки — невнятные представители невнятной общественности, как я понимаю. Общественность уже накачана нужной повесткой, залита по самые брови гневом и презрением, и готовится подавать реплики с места, негодовать и бичевать.
— Явились… — сдавленно шипит старик в коричневом костюме с дурно повязанным, безвкусным красным галстуком, со скудными орденскими планками на груди, и с тем блеском в глазах, с которым, во время очередной даты, восходят на школьную трибуну люди, самолично таскавшие брёвнышко с Владимиром Ильичом. Некстати вспоминается, что это самоё бревно, судя по оставленным воспоминаниям, таскало человек восемьдесят.
— Проходите, — сухо предлагает завуч, подбородком указывая на сцену актового зала.
В центре — стулья, а по бокам, теснясь, чуть наискосок — столы, составленные из парт и накрытые кумачом из Ленинской Комнаты. Слева — товарищи из Райкома, справа — представители ГОРОНО и школы, мрачные и торжественные, как на похоронах.
ЧП! Ах, как всё это не ко времени… Советский народ, как один человек, клеймит и осуждает…
… а тут я, или вернее — мы.
Родителей рассадили по бокам актового зала, на колченогих венских стульях, вытащенных чёрт те откуда, и не иначе, как специально такую мебель отбирали — чтобы люди, и без того нервничающие и переживающие о судьбе чад, думали ещё и о том, что стул может сломаться прямо под ними.
В зале, на откидных креслах, уже сидят зрители, и да, это именно зрители, а это — срежессированный спектакль, что в общем-то, и не скрывается. В СССР такие вещи не пускают на самотёк.
Среди зрителей — общественность, педагоги, ответственные товарищи мелкого уровня, и школьный актив. Павел, комсомольская бульдожка, сидящая с торжествующим видом, несколько знакомых физиономий и ещё какие-то парни и девушки, по виду, да и по одежде, вида вполне школьного, но решительно мне незнакомые!
' — Ах да… — вяло толкается мысль в стенки черепа, — открытое комсомольское собрание, точно!'
Кивнув родителям, прохожу на сцену, усаживаясь на скрипнувший стул, глядя в зал и не видя в нём людей.
' — Скотный двор', — шепчу одними губами и криво усмехаюсь, странным образом успокаиваясь.